"Если жизнь легкая, то она - пустая" (Часть вторая)

Интервью к юбилею Ольги Богдановой

Поработав в Театре Армии с четырьмя главными режиссерами, какую главную черту каждого из них Вы бы выделили?

Ростислав Горяев – режиссер, почувствовавший большую сцену. Спектакль «Комическая фантазия о жизни и смерти знаменитого барона Карла Фридриха Иеронима фон Мюнхгаузена», им поставленный, где Зельдин сыграл Мюнхгаузена, был потрясающим. Горяев умел очень хорошо выстроить постановочную работу. Владимир Михайлович Зельдин знал, что сыграть он сам сыграет, а Ростислав Аркадьевич все обставит, и сделает так чудесно, чтобы в спектакле все выигрышно смотрелось. Однако он был не очень коммуникабельным человеком. Профессия главного режиссера, если она существует, очень много в себя вбирает. Общение с труппой, умение вовремя поговорить, вовремя дать человеку надежду, поддержать или, наоборот, отругать, поставить на место – очень важные способности. У Горяева их не было. Он был все время настороже, в стороне от коллектива. Возможно, с кем-то персонально он общался, но контакта со всей труппой он не нашел.

Юрий Иванович Еремин прекрасно начал работать. Для меня лично он был очень интересным, тонким, подробным режиссером. У него была масса идей. На репетиции он может набросать сразу пять-шесть вариантов сцены. Но он совершенно не работал на большой сцене. И это решило его судьбу. Или он ее боялся, или не любил. Хотя сейчас он спокойно работает на сцене Театра им.Моссовета, которая не намного меньше сцены ЦАТРА. И там он работает просто здорово. Может быть, после г.Ростова-на-Дону, откуда он к нам пришел, где, может быть, было более камерное пространство, не поверил в себя.

Леонид Хейфец ставил очень хорошие спектакли и на большой, и на малой сцене. Он - режиссер очень вдумчивый, скорее мыслитель. Мне иногда казалось, что некоторые его спектакли грешили повествовательностью, но какие-то попадали в десятку. К золотому фонду можно отнести спектакль «Смерть Иоанна Грозного», поставленный им в молодости. А спектакль «Павел I» имел оглушительный успех. И работа Олега Борисова в этом спектакле была полна динамики, ярости, сложности.

Борис Афанасьевич Морозов – мудрый человек, а это очень важно. Он очень хорошо умеет общаться с людьми, видит каждого человека в отдельности, великолепный оратор. У него бывают репетиции – просто заслушаешься. Так говорит, что в тебе самой поднимается температура от его рассказов. Он очень артистичен. Я лично очень ему благодарна и за работу низко кланяюсь. Особенно за Филумену Мартурано. Она родилась не на пустом месте. Кстати, во время моего показа большому худсовету, Андрей Попов его спросил: «Вот ты начинаешь спектакль. Ты возьмешь ее?». И Морозов сказал, что возьмет. Все как-то неслучайно, и кто-то нас по жизни ведет. Работы у нас с ним были разные, неоднозначные – что-то удавалось, а что-то нет. Иногда, какая-то маленькая роль, как в спектакле «Спутники» В.Пановой, вдруг очень удалась. Были и паузы в работе. Потом вдруг работа снова возникала. Например, я очень дорожила ролью Эмилии в спектакле «Отелло» У.Шекспира. Он меня так повернул, так повел, так мне было интересно, но спектакль просуществовал недолго в силу того, что из театра ушел исполнитель главной роли Дмитрий Назаров. Я эту роль очень любила, и Борис Афанасьевич, по-моему, ее оценивал в моем исполнении. Мы с ним на каждом этапе своего возраста все равно друг к другу обращались, вернее, он ко мне. И часто это были очень хорошие обращения. В итоге мы дожили до Филумены. Как будто Морозов какую-то дверь во мне открыл. Причем прелесть этой работы заключается в следующем. Когда я получила ее, я ему первым делом абсолютно искренне и доверительно сказала, что мало верю в себя в этой роли. И я ему об этом сказала. Считается, что этого делать не надо. Вроде бы ты сразу себя ставишь в положение неудачи. В спектакле будет неудача, и этой неудачей будешь ты. Актеры перед режиссером должны держать марку, чтобы он верил в тебя. Он тоже живой человек. Скажешь ему, что ты не можешь, и он поверит в это. Морозов же мне на это ответил: «Все будет хорошо. Слушай меня». И вроде бы он ничего не сказал, но мне это запало в душу. Все не случайно. На репетициях я не отличаюсь особенно покорным характером. У меня всегда есть своя точка зрения. А тут я пришла, села, и вдруг всем существом почувствовала себя ученицей. Я не решила, так само собой произошло. И там, где у меня немножко расходилось мнением с ним, я безоговорочно принимала его сторону. Вообще за весь репетиционный период у меня ни разу не возникло противодействия. Я просто с каждым словом соглашалась. Почему так произошло, даже не могу проанализировать. Как будто Морозов меня загипнотизировал. Я так рада. Если бы это было ключом ко всем ролям, то я бы на всю оставшуюся жизнь никогда не произнесла бы ни одного слова, только бы впитывала, слушала и старалась сделать. Но каждая новая работа требует чего-то нового. Приступая к работе, ты не знаешь, какой должна быть – покорной или конфликтной. Иногда, когда не подстраиваешься, а гнешь свое, в этом бывает победа. Важен результат, а чем он достигается, остается за кадром. У нас достигнут результат, которым я очень дорожу. Я живу этой ролью. Сыграю спектакль и уже думаю, когда следующий. Хоть каждый день играла бы. Однажды после спектакля ко мне приходит очень интеллигентная женщина и говорит: «Мы с вами не знакомы. Я дочь переводчика Александра Гусева. Я росла на руках у Эдуардо де Филиппо. Мы ездили к нему в Италию. Отец брал меня с собой там в театр. Потом Де Филиппо приезжал в Москву. И я очень много смотрела спектаклей по этой пьесе. Я бы никогда не зашла и не сказала, если бы это не было правдой. Сегодня я очень огорчилась от того, что нет моего отца и нет Эдуардо Де Филиппо. Я бы хотела, чтобы они увидели такую Филумену». Думаю, что самая высокая похвала.

Наверняка, Борис Афанасьевич сам показывает что-то на репетициях. Ведь на его счету несколько актерских работ. Такие показы помогают?

Да, но в Борисе Афанасьевиче преобладает режиссер. И его показы очень короткие, очень режиссерские, хотя безумно яркие и талантливые. А какой он актер, мне рассказывал Станислав Садальский, который видел его в ГИТИС. И вот, боюсь ошибиться, но чуть ли не Гамлета он играл, которым бредит Садальский.

Александру Бурдонскому довелось сыграть в им же поставленном спектакле «Условия диктует леди», где были заняты и Вы. Режиссер своего спектакля, входящий в него в качестве артиста, способен лучше донести замысел до зрителя, или все-таки это разные профессии?

Александр Васильевич, когда играл, лучше всех донес свой замысел. Он необыкновенно подходил к этой роли, и зрители потом говорили: «Как было бы хорошо, если бы он постоянно играл». После него играл Сергей Колесников и Александр Михайлушкин, а первый исполнитель был очень хороший – Федор Чеханков, который очень неожиданно раскрылся, но, увы, заболел, и пришлось делать перестановки, в связи с чем какое-то время Бурдонский играл сам. Он был очень красивый в это роли, стильный, тонкий, сложный. Жизнь показала, что эту роль он донес до зрителя лучше всех других артистов. Дольше всего играл Сергей Колесников, очень хорошо играл, он вообще прекрасный артист. Но с Александром Васильевичем была какая-то магия, которая заключалась в отсутствии актерских приемов, средств. Он доносил мысль, но при этом был очень эмоционален.

С кем из режиссеров Вам легче всего работалось в плане репетиций?

Легкий репетиционный период – это иллюзия. Для меня во всяком случае. Есть, возможно, актрисы, которые уверенны в себе, и им легко. Я же вечно сомневаюсь, корю себя за что-то, бываю недовольна. Репетиционный период должен был счастливым. А что такое счастье? Это и радость, и горе. Если бы счастье было только радостью, мы бы вообще перестали понимать, что это счастье. Поздравляя дорогих мне людей, я никогда не желаю легкой жизни, потому что ее не бывает. Если она легкая, то, значит, она пустая. Я хочу, чтобы люди, которых я люблю, жили счастливой жизнью, которая состоит из взлетов и падений, трагедий и радости. И себе я желаю насыщенной жизни. Помнится то, где ты пострадала, где ты помучилась, где ты недовольная собой была, приходила домой и света белого не видела, где плачешь и не веришь в себя, и думаешь, что тебя завтра надо обязательно снять с роли. А потом вдруг росточек, какая-то радость в душе появляется, когда что-то проклевывается. Если режиссер это чувствует и поддерживает, то этот росток вырастает в цветок.

Переступая порог сцены

Вас когда-нибудь охватывал страх в творчестве?

Постоянно. Долгое время я боролась со страхом зрительного зала, пока не появилась в моей жизни Нина Сазонова, которая, когда болела голова, отказывалась от лекарств, слыша, что зрители на спектакле доброжелательные и ловят каждое слово. Она их очень любила, все ее хвори проходили, как только она с ними встречалась. Я это впитала от нее. Конечно, мне еще помогли концерты, когда ты напрямую общаешься со зрителями, обращаешься к ним. Артисту необходимо любить зрительный зал и чувствовать его энергию.

От какой роли Вы получили наибольшее удовольствие, а какая роль досталась труднее всего?

Все роли давались трудно, и от многих я получала удовольствие, но они были в свое время. Сейчас – это Филумена. Это не значит, что я забыла прошлые свои роли, но то, что сейчас играешь – оно самое любимое.

Была ли такая роль, с которой Вы расстались без сожаления?

Тоже со многими. Только что рассталась с ролью в спектакле «Муж для Памелы». Уходили роли и я вполне естественно, разумно относилась к этому. Приходило время. Играла молоденьких, а возраст уходил, ну зачем вымучивать их? Тем более, я убеждена, что каждому возрасту придет своя роль, которая будет дороже и лучше!

С каким исполнителем роли князя Мышкина, как Вы считаете, Вы приблизились к идеалу, играя Аглаю?

Вот это как раз та роль, с которой я рассталась с удовольствием! Мне кажется, что роль Аглаи – это роль с большим секретом. И этот секрет не разгадал вообще никто. Может быть, даже сам Федор Михайлович Достоевский. Роль путаная, с ней я мучилась, и все безрезультатно, я ее не поняла. Удивительным образом, я иногда слышу, что зрители вспоминают эту роль в моем исполнении. Значит, в зрителях она находила какой-то отклик. Никогда в жизни я себя не ругала столько, сколько за роль Аглаи. А оба моих партнера – Аристарх Ливанов и Борис Плотников – были замечательные.

Были ли такие роли, которые Ваши родители особенно выделяли?

Мама любила только красивые роли и не любила роли, где я страдаю и плачу. Ей очень нравился спектакль «Ужасные родители», хотя я там плакала и была игрушкой в руках двух мужчин, но уж больно были хороши партнеры, и я была нежная. Мама правда мало видела, поскольку жила в Кишиневе. Приехала однажды и попала на спектакль «Обретение» И.Друцэ, и я ей очень понравилась. Потом они, находясь в Кишиневе, увидели по ТВ запись спектакля «Шарады Бродвея». Я не знаю, как мама осталась жива. Она сошла с ума от счастья. А главное, она всегда говорила: «Олечка! Как я люблю Людмилу Касаткину! А ты все время рядом с ней! Боже мой, какое счастье!». Она обожала Александра Бурдонского, весь тот мой период работы с ним, хотя не все видела. А папа вообще видел очень мало, он не любил театр. Когда его спрашивали, куда я поступила, он трагическим голосом отвечал: «В никуда». Один спектакль он посмотрел и сказал: «Ну, ничего, ничего». В конце жизни папа лежал в госпитале, но поскольку театр наш дружил с госпиталями, все врачи и медсестры ходили к нам на спектакли, и они пересказывали ему мои роли, подходили к нему, хвалили меня. Когда уже папы не было, а я маму положила на какое-то обследование, к ней пришли и сказали, что самое лучшее в спектакле «Приглашение в замок» - это мы с Аленой Покровской. Играли мы там смешных, наивных подружек. Мама была счастлива. Под конец жизни они поняли, что эта профессия очень дорога людям, что есть множество людей, которые с огромным уважением и восхищением смотрят на нашу работу. Для папы это было открытие.

Не раз была свидетелем, как Вы во время спектакля подсказывали партнерам. Вы на автомате запоминаете чужой текст?

Я никогда не учу только свой текст. Текст партнера я тоже запоминаю, ведь он его мне на репетициях так часто говорит, что он естественным образом откладывается в памяти. Нине Афанасьевне Сазоновой порой приходилось подсказывать последние годы, когда играли спектакль «Деревья умирают стоя». Это было и трогательно, и трудновато иногда, и душа моя болела, не всегда я могла выкрутиться. Нельзя было ее спугнуть, потому что, если начнешь говорить что-то быстро, она терялась. Я наловчилась в ее душевном ритме подсказывать, и была счастлива, когда мне удавалось ее направить, и она становилась на рельсы своей роли. Не было случая, чтобы Нина Афанасьевна не поблагодарила за это.

Какой актерской индивидуальности сейчас очень не хватает ЦАТРА?

Мне всегда казалось, что любому театру нужна такая актриса, как Любовь Ивановна Добржанская. Она была человеком закрытым, прохладным в общении, но ее все уважали. Уважали ее за то, как она работала. В работе ей было подвластно абсолютно все. Например, мне когда-то Владимир Михайлович Зельдин рассказывал, что, если у других актеров могло не получаться, то у Любови Ивановны этой проблемы не было никогда. У нее не получалось только тогда, когда она не понимает. Но стоит ей понять задачу режиссера, какой бы сложной она ни была, Любовь Ивановна мгновенно все делала. Они все считали себя детьми по сравнению с ней. А я столкнулась с таким явлением. Когда она входила в помещение, то сразу уровень громкости разговора снижался, сразу мы начинали говорить тихо. Она никогда не сидела отдельно. У нас на Малой сцене есть две гримерные. В одной сидят главные героини или Народные артистки. И вторая, в которой сидят остальные. Любовь Ивановна сидела всегда во второй гримерке. Почему? До сих пор не понимаю. Ведь, когда играешь большие роли, удобнее сидеть отдельно. Может быть, она не хотела себя обособленно ставить, а, может быть, она хотела присутствовать там, где все, слушать тон разговоров коллег, чтобы потом из этой жизни выйти, и вместе с ними же появиться на сцене. Однажды я смотрела спектакль «Птицы нашей молодости», где она играла главную роль – мудрую крестьянку Руцу, к которой люди шли со своими проблемами. В конце она произносила такую фразу: «Если желание жить – это грех, то казнить будут не одну меня. Всех будут казнить». Отчетливо помню ее приподнятые в кулачках руки. Хорошая роль, трудная, полная глубины и философии. А Нина Сазонова в этом же спектакле играла роль второго плана – крестьянку, которая хочет любви. Играла она блестяще! В то время у нее был подъем в кино. Ее знали все. Популярность ее была столь велика, что не успевала она выйти, как раздавались аплодисменты. Выходила Любовь Ивановна, и не раздавалось ничего. Играли сцену, на каждую фразу Нины Афанасьевны шел смех, на многие фразы были аплодисменты. Рядом играет актриса, играет главную роль, играет бесподобно, с глубиной, со смыслом. Я смотрела и думала, ведь ей, наверное, нелегко рядом с такой популярностью. Ее, наверное, эти лишние аплодисменты должны сбивать. Мне все время казалось, что она сейчас возьмет и «подбавит жару». И нигде по всей роли она не занялась тем, чтобы кого-то переиграть. Она шла этой дорогой, дорогой правды. И в конце спектакля возникала невероятная тишина. Постепенно, никакими не дешевыми методами, она брала зрительный зал на свою сторону. Это был урок! Я на всю жизнь это запомнила. Достоинство Любови Добржанской и невероятная скромность в поведении сейчас бы очень не помешали.

Чем сегодняшние молодые артисты отличаются от прежних? Что есть у них, а чего они лишены?

Ничем. Тот, кто выбрал профессию актера, тот выбрал профессию страдания, поисков, взлетов, падений, отсутствия денег и т.д. Теперешние актеры озабочены тем же самым. Я смотрю на молодежь в нашем театре и вижу, как велико в них желание играть. Мне очень нравится молодежь в нашем театре. Они очень талантливые люди. Мне только жаль, что, работая в театре круглосуточно, они пропускают так, как я когда-то, кино. Молюсь, чтобы люди судили об артистах по тому, что они сегодня делают на сцене, а не по тому, что они вчера сыграли в сериале.

А отношение к театру со стороны артистов и со стороны зрителей изменилось?

Одно время казалось, что очень изменится. Повсеместно шли разговоры о том, что театр не выдержит конкуренции, поскольку все стало измеряться деньгами. Все время театр этим пугают. Нет денег, кончилось время, нет той публики, которая ходила раньше в театры. Еще пугали телевидением, которое одно время интересно развивалось. И вот, сколько не наговаривают на бедный театр, сколько не предрекают ему кончину, он никогда не кончается. Ничто и никогда его не заменит. И никогда и нигде мы не испытаем тех чувств, которые мы испытываем на очень хорошем спектакле. Потому и конкурсы в театральные институты меньше не становятся.

Ваша героиня в спектакле «Шарады Бродвея» шла по головам, чтобы стать актрисой? Оправдан ли такой путь в профессии?

Режиссер спектакля Александр Бурдонский говорил, что мы должны были играть так, чтобы абсолютная правда была на одной стороне и абсолютная правда на другой. Ева не искала для себя практических, материальных выгод, она хотела играть, она хотела выходить на сцену. Это было ее призванием. Но я с годами поняла одно – нас удивительным образом кто-то ведет. Начнешь бороться за роль, идти по головам, и не исключено, что именно эта роль станет для тебя ударом под дых, занозой. Если же ты работаешь, делаешь свое дело и стараешься каждый спектакль сыграть с полной отдачей, никогда не подумаешь, что сегодня зрители как-нибудь обойдутся, то тогда будет успех. Бывает, что спектакль не идет, стараешься, но не получается. Зельдин меня научил выдыхать, обнуляться, снимать лишний нерв и энергию, и начинать с нуля. Именно тогда я поняла великую актрису Верико Анджапаридзе, которая на вопрос, как она входит в роль, ответила: «Переступаю порог сцены». Я была потрясена. Она, наверное, как и Зельдин, обнулялась. Нужно всю информацию получать на сцене. Выйти и услышать, что кто-то умер, и не за сценой выплакать ведро слез, а на сцене, будучи не подготовленной, реагировать.

Крупица добра

Оглядываясь на свой брак с актером ЦАТРА Александром Михайлушкиным, как Вы считаете, два артиста в семье – это плохо или хорошо для искусства?

Неплохо. Саша мне помогал очень. Он был одним из самых талантливых людей в профессии. Неоцененным. Часто смотрю и думаю, что он артист уровня Евстигнеева. Просто у Евгения Александровича иначе сложилась жизнь. Саша – необыкновенно талантливый артист, бешеного темперамента, человек очень большой душевной боли. Он мог играть с огромной отдачей и смыслом, владел профессией в лучших ее образцах. Иногда, в силу, не очень хорошего здоровья, в силу, может быть, обстоятельств, у него немножко опускались руки, и он позволял себе играть не на самом пике своих возможностей, но для зрителей это было незаметно. Я однажды приехала в какой-то город, и меня просили передать ему привет, хотя тогда мы уже не были мужем и женой, но продолжали вместе работать. В этом городе Саша играл антрепризный спектакль. Зрители шли на Ивара Калныньша, а в итоге запомнили и полюбили Михайлушкина. Это не значит, что Ивар Калныньш был плох, просто Михайлушкин был их открытием. Когда Саша получил небольшую роль Шляпникова, которую в итоге сыграл Сережа Колесников, в спектакле Юлия Гусмана «Танцы с учителем», то прочитал роль первый раз так, что Юлий Соломонович сказал: «Я даже не думал, что у вас есть актер такого масштаба». Это было потрясающе. Но он умудрялся себе же сделать много плохого. Я много делала для того, чтобы немного усмирить его пыл, но… Самый большой враг для человека – он сам.

Нужен ли в театральном коллективе такой человек, как А.Михайлушкин, который мог встать и откровенно сказать все, что он думает?

Обязательно. Именно поэтому мы чувствуем сейчас его нехватку. Хотя эта несдержанность, отчаянное желание сказать правду ему очень вредило. Нина Афанасьевна Сазонова меня научила: «Переспи с этой мыслью». Бывает, случится событие, на которое хочется сразу отреагировать, и тогда я себе говорю: «Переспи с этой мыслью». На завтра эта же мысль кажется несколько другой. Утром ты понимаешь, что никакой трагедии не случилось, что не стоит ломать копья. Недавно Никита Михалков кого-то процитировал: «Созерцать гораздо мудрее, чем действовать». Иногда бывает и так.

А не ведет ли созерцание к гибели?

Возможно, но, значит, гибель суждена.

Наша беседа пришлась на то время, когда Театр Армии понес две очень тяжелые потери. Не стало Народного артиста СССР Владимира Зельдина и Народного артиста РФ Юрия Комиссарова. Каким Вам запомнится Юрий Комиссаров?

Не зря мы говорим об этих двух потерях вместе. Они рядом. Они дружили, Владимир Михайлович очень нуждался в Юрии Даниловиче, звонил ему, только ему мог рассказать откровенно о своих болячках. Юра в этом плане был удивительным человеком. Он как губка впитывал чужую боль, не жалел времени, чтобы рассказать, как лечиться, или, скажем, как лечить собак. Он всю жизнь лечил всех собак по телефону. Он был нашим личным ветеринаром. Две такие потери. Одна такая громкая, заслуженно громкая. Владимир Михайлович Зельдин - великий артист, великий человек, человек, который явился брендом, маркой нашего театра, человек, который был нашей защитой, человек, которого любили все - от простой уборщицы до первых лиц государства, все министры обороны, президенты и т.д. Юрий Комиссаров не был так знаменит, но больно одинаково. Смерть их поставила на одну доску – доску талантливых и порядочных людей. Скромный, маленький, шустрый, не хватавший с неба звезд, Юрий Данилович так был нужен и важен каждому из нас. Он своей тишиной, доброжелательностью, не привлечением к своей персоне никакого внимания, оказывается творил такое добро, был таким мерилом, что плачут в театре все, мужчины плачут, включая главного режиссера. Если есть суд Божий, а он есть, Юрий Комиссаров там будет оценен не меньше, чем Владимир Михайлович, за свои простые человеческие достоинства.

Можете припомнить какой-нибудь смешной или трогательный случай с Владимиром Зельдиным?

Вспомнился мне один невероятный случай. Мы играли в г.Тбилиси утренний спектакль «Комическая фантазия…». Актеры по утрам играть не любят, спектакль шел вяло. Все еле-еле говорили. Зельдин стоял за кулисами в ожидании своего выхода и вдруг говорит: «Я вот сейчас выйду и своей жене как дам по попе, посмотришь, что будет». Якобину играла Вера Яковлевна Капустина. Я захохотала в полной уверенности, что это шутка. Он выскочил на сцену, герои там по сюжету сразу набросились на него, он ходил-ходил по сцене, заметал следы, потом подошел к Капустиной сзади, встав так, что его зрители видели очень хорошо, посмотрел на ее попу, приплюнул на ладонь и как ей даст. Вера Яковлена играла такую гранд-даму, стояла вся в своем образе, статуарная, горделивая, а тут она как взвилась от неожиданности. Все мгновенно проснулись и заиграли так, что такого спектакля не бывает даже на премьере! Там, кстати, Юра Комиссаров играл Бургомистра. В игре Веры Яковлевны сразу появилась ненависть и ужас к этому чудовищу! Приходит она в гримуборную, плачет и говорит: «Я не буду больше с ним здороваться. Я его знать не хочу. Почему он позволил это по отношению ко мне. Играла бы Касаткина, попробовал бы он так себя вести». Она с ним не здоровалась недели две, он тоже ходил немножко не в своей тарелке, поскольку очень любил Веру Яковлевну. А я изо дня в день ей твердила, что она не права, что это не Зельдин ударил, что это Мюнхгаузен, такое поведение вписывается в его роль. Барон Мюнхгаузен, как персонаж, запросто может дать по попе своей жене. Он ненормальный, он объявляет войну целому государству. Поэтому Якобина с ним и судиться. В итоге помирились.

А еще он очень любил собак. Он сидел, скажем, где-нибудь на гастролях и говорил: «Вот взять эту собачку в труппу, а вот такого-то актера (называл фамилию) уволить. Вот зачем он выходит, выходит бездарно, только и думаешь, когда он уйдет. А вышла бы эта собачка вместо него, и так бы хвостиком махнула, и по сцене пробежалась бы, и где надо полаяла бы! Это был бы бриллиант». Он фантазировал, а мы хохотали.

Успеваете ли Вы следить за театральной жизнью Москвы? Что Вас в ней радует, а что огорчает?

Не могу сказать, что я очень часто хожу в другие театры, но, когда получается, то делаю это с большой охотой. Радуют хорошие спектакли, огорчают – плохие. Одно время была тенденция к развлекательным спектаклям, но сейчас я вижу серьезные спектакли. Не так давно смотрела «Леди Макбет нашего уезда» в Московским ТЮЗе. Очень меня порадовал в «Сатириконе» спектакль «Все оттенки голубого». Он очень лаконичный, правдивый, ставит замечательно проблемы. Он делает акцент не на том, что мальчик не похож на всех. Не в этом суть, хотя это явилось сюжетом, когда мальчик открывает в себе неожиданные для него самого пристрастия. Самое главное – это реакция окружающих. В памяти остаются нетерпимость и желание людей вмешаться в чужую жизнь. И вот такими очень простыми и ненавязчивыми приемами Константин Райкин очень многого добивается в этом спектакле. Он обращает наше внимание к терпимости, человечности, к умению принять другого, не похожего на тебя. Это потрясающая мысль! Очень современно, очень динамично. И спектакль находит отклик у публики! Я очень порадовалась за него.

Ваше любимое времяпрепровождение вне театра?

Встречаться с подругами. Раньше мы устраивали девичники, застолья. А сейчас мы обязательно ходим в музей. Так я побывала на выставках Айвазовского, Серова, Рафаэля. После выставки мы идем в какой-нибудь ресторанчик и болтаем, делимся впечатлениями. Так я отдыхаю в очень приятном человеческом общении.

О чем сегодня мечтает Ольга Богданова?

Я Бога прошу, чтобы все были живы и здоровы. А все остальное на Его усмотрение!

Часть первая

При подготовке интервью была использована фотография из архива ЦАТРА.