Монолог

К юбилею

Начало

В эвакуации, в Сибири, когда горела печка, было темно, свет был только от печки, я стояла на стуле и читала стихи: «Отец, слышишь, рубит, а я отвожу». Меня звали Лёка-артистка. Потом я училась в женской школе, где упоённо играла Вершинина в «Трех сестрах» и какой-то водевиль, который делала уже настоящая актриса. В водевиле я играла отрицательный персонаж. Как-то после спектакля я пришла вся взбудораженная, счастливая, а папа отнесся к этой работе очень строго, потому что персонаж был отрицательным, и это для меня было огромной травмой. Эту горечь помню до сих пор.

Почему пошла в Щуку? Потому что там были замечательные педагоги, и у нас был замечательный курс. Помимо дипломного спектакля у нас был спектакль «Три толстяка». Делал его Вася Ливанов и Слава Шалевич, а я была художником по костюмам и одной из цветочниц. Я помню, что «вахтанговцы» восторженно приняли спектакль. Это был 1958 год. Из нас могло что-то получиться, но не нашлось того человека, который мог бы взять и возглавить нас.

Педагоги

Курсом руководил Иосиф Матвеевич Раппопорт. Наш курс был единственным, который он решился взять, больше у него не было курсов. Он обожал работать с ребятами, но совершенно не умел работать с женщинами. Дипломным спектаклем было «Хождение по мукам». Мужские сцены были совершенно потрясающие! А что делать с женщинами он не знал. Говорил: «Вот, не знаю, как там у вас – поцелуйчик, поцелуйчик, на подушечку, на подушечку».

Мне запомнился еще один момент, память ведь выборочная вещь. Слава Шалевич взял меня в свой отрывок, уже не помню, что это была за вещь, потом был фильм с Баталовым, и был у нас такой педагог Москвин. Видимо, я плохо слушала педагогов или не понимала их, например, Ремизову, но его я запомнила. Он мне говорил: «Дура, что ты там все играешь! Ты пойди, посмотри, как тает снег, вдохни воздух, весна, тепло, посиди, послушай и вот после этого играй». Вот его я запомнила.

Учеба

У меня был такой момент, что я замечательно читала, хорошо репетировала, но... Мы делали «Пигмалиона», «Как важно быть серьезным», и я начинала очень интересно репетировать, а потом что-то такое происходило, после чего получалось все такое плохое, никуда не годящееся. Не хочу примазываться к Александру Сергеевичу Пушкину, но «с отвращением читаю жизнь свою». У нас была педагог Ада Владимировна Брискиндова, которая мне очень много дала и в профессии и в жизни. Ей никогда не было интересно учить только французкому. Она в свое время делала потрясающие программы с Богатыревым, с Кайдановским. Она очень поддерживала и верила в меня, а я никогда не могла ей отплатить за это. В Театре Армии у меня была работа, которая считалась хорошей, в спектакле Петра Фоменко «Экзамены никогда не кончаются». Я помню, как она мне сказала: «Олечка, а что же Вы меня не пригласили?» А я хотела, что вот сейчас еще один спектакль, еще немножко, будет еще лучше, и я её позову. Во мне существует невероятное стремление к лучшему, к бесконечной работе, и я забредаю в такие коридоры…

Чему самому главному Вы научились в институте?

Не знаю, научиться надо было профессии, а я ей не научилась.

А этой профессии можно научиться?

Обязательно, научиться профессии, умению. Как ты эту профессию используешь – это уже вопрос таланта.

После Щуки

В 1958 году я отправилась в Новосибирск. Там я работала и в театре и на телевидении. Играла героинь: «Проводы белых ночей», «Иркутская история», «Взрыв» Дворецкого, «Три сестры», но лучше всего у меня получилась санитарка из сумасшедшего дома. Затем я работала в Казани, куда меня позвала Нелли Воронкова, с которой я познакомилась в Новосибирске - это был самый замечательный и счастливый период. Там я работала свободно и могу сказать, что очень хорошо играла в «Тристане и Изольде». У меня был дивный красоты и талантливый партнер. А еще у меня была собака Антон, которая была наполовину дворняжкой, а наполовину лайкой. Когда мы ходили гулять, зрители, встречавшиеся на пути, называли нас «Антон и Изольда». В Казани я еще играла «Скованные одной цепью», «Парень из нашего города». Несколько месяцев работала в Ленкоме, где с Толей Адоскиным играла «Фокусника».Это была работа на договоре, а потом там начались всякие трагические истории.

С чем показывались в Театр Армии?

«Жена - еврейка» Бертольда Брехта, показывалась как раз с Адоскиным.

Спектакли на тему войны

«Рядовые»… ужасно играла! Хотя удивительно, ведь война – это то, что я помню. Когда война началась, мне исполнилось четыре года, я взяла деревянный автомат, мы жили в «Покровское-Стрешнево», и заснула под кустом. Мама была в ужасе!

Что мне нравилось, так это спектакль, сделанный с Борей Морозовым, «Когда придет мой час». Там играли Гера Юшко, Нина Афансьевна Сазонова, Никифор Колофидин. Мне очень нравилось, как я играла в этом спектакле.

Насколько сложно давалось сочетание ролей советских героев и фашистов, ведь с последними у Вас связано два спектакля – «Конец» и «Провокация»? Что ощущали, выходя в антураже с фашисткой символикой?

В «Конце» у меня был очень короткий эпизод. Это Ганна Рейч, которая расстреляла «Артек», но это функция. Эпизод, говорят, был интересный, очень определенный. Я долго во сне вспоминала войну, но к этому возрасту уже все притупилось.

У меня была не плохая роль в «Усвятских шлемоносцах». Очень важно попадаешь ты в ощущение или нет. Вот почему мне нравился спектакль «Когда придет мой час»? Это молодая девочка, у которой убили жениха. Почему она сошла с ума? Она не смогла справиться с этой трагедией. Вся боль, вся трагедия в ощущениях. Также и в «Усвятских шлемоносцах». Когда моя героиня провожает на фронт, а глаз «стеклянный», в котором уже убитый муж.

«Амнистия»

Художник Дрозд был замечателен тем, что я только родила сына, и тут же возобновила работу в театре. В театр я уходила, а трехмесячного ребенка кормил муж, которого потом я совратила в художники, теперь он театральный художник. В этой роли я боролась с бюрократией.

«Разбойник»

Профессорша. Мы играли с Кудряшовым. Было дивное оформление. Я помню, что очень мучилась над тем, как играть конец. Разбойника играл Сережа Шакуров, а Света Дик мою дочь. Я кричу, рвусь, меня не пускают… Прошло уже много времени с тех пор, я была дома, на кухне чистила картошку, и только в этот момент поняла, как нужно было играть тот кусок, когда меня не пускали к дочери. Было так обидно, ведь прошло уже шесть лет.

Фоменко

Петр Наумович Фоменко - потрясающий режиссер. Очень жалко, что работа с ним быстро закончилась. Он приходил и начинал сам все играть, сам себя раскручивая, и сразу приходило одновременно понимание «что» и «как» надо было делать. Мы еще не сыграли премьеру, поехали в Иркустк на гастроли. Я в последней сцене сидела и плакала, хотя плакать не должна была. И Любовь Ивановна Добржанская, которая тоже играла в этом спектакле, спросила меня: «А чего ты плакала?». Я плакала от того, что премьеру мы еще не сыграли, а спектакль уже разваливается. Уже одному чего-то не хочется делать, другой считает что-то неправильным. «Бриллианты», которые давал Фоменко, надо было не то, что преумножать, но хотя бы сохранить.

«Провокация»

Мне было интересно играть журналистку в «Провокации». Меня спрашивали, почему я одета красиво, а ботинки на низком каблуке. А это было важно, чтобы ботинки были именно на низком каблуке, поскольку Лиз Джурович приходится много бегать – не до высоких каблуков.

«Аккомпаниатор»

Сверчкова – это тип несчастных, одиноких людей, они скудны по жизни, поэтому у них так много страхов. Они все иллюстративны, и вот тогда я понимаю, что и она иллюстративна, потому что она человек телевизора, она страшная, она ничему не противостоит!

При подготовке интервью была использована фотография музея ЦАТРА.