Интервью Ростислава Аркадьевича Горяева (Часть первая)

главный режиссер Театра Армии с 1974 по 1979 годы

Это был самый советский театр. Там все генералы, там все актрисы ходили к генералам требовать ролей, генерал снимал трубку, звонил и говорил, что вот Людмила Ивановна что-то давно не играет у вас, и Людмила Ивановна получала главную роль. Привыкнуть к тому, что этого не будет, очень трудно было.

У этого театра какая-то особая аура, ведь он не пощадил даже, по сути дела, своего основателя - Алексея Дмитриевича Попова…

Мне Андрей (Андрей Попов - прим. ред.) рассказывал, Вы знаете, как закончились дни Алексея Дмитриевича (Алексей Попов - прим. ред.) в этом театре? Там была молодая кассирша: "Как, - говорит, - Ваша фамилия, как-как? Попов? Да нет, Вы же уволены, Вас уже нет, следующий!" И Андрей говорил, что Алексей Дмитриевич больше ногой туда не ступал!

Это очень жесткий, очень советский, очень большевистский театр, где работает внук Иосифа Виссарионовича (Александр Бурдонский - прим. ред.), до сего дня работает. Он такой странный мужчина, хороший мужик, вообще, но очень сложно ему.

Он чрезвычайно ищущий и не всегда находящий.

Он весь в комплексах. Когда он приходил и говорил: "Увольте меня, увольте!", - писал мне заявления о том, что "я опозорил Вас и Ваше доверие", аккуратным красивым подчерком, у меня даже они где-то сохранились, - "Увольте меня, пожалуйста, увольте, я готов завтра уйти", - причем так, как будто я мог уволить внука Сталина! Этот театр очень интересный, сложный, противоречивый.

Мне рассказывали, что Вы, будучи еще режиссером Александринки тридцать пять лет назад, хотели ставить "Человека из Ламанчи"…

Был такой замысел, но не очень основательный. Сейчас пьеса уже отыграна очень, ее надо как-то… наверное, не будь в Театре Армии сейчас Зельдина, то она бы и не шла, конечно. Это вот те сенсации, которые должны быть в этом театре. На чем я выигрывал сезоны? Там всегда были скандальные сенсации, там был спектакль "Конец" про Гитлера, очень шумно шел, и сколько шел - все время на аншлагах, что вообще не бывало тогда. Потом была "Святая святых" - опять спектакль-сенсация, не я ставил, ставил Ион Унгуряну, но все равно это репертуарная политика. Потом была пьеса для Зельдина "Комическая фанатазия…", из которой позже Марк Захаров сделал фильм "Тот самый Мюнхаузен" с музыкой, которая, кстати, была написана для спектакля. Понимаете, в этом театре можно только так строить репертуар, потому что иначе зал не заполнить! Поэтому, конечно правильно, что идет "Человек из Ламанчи" с Зельдиным, но это ведь один спектакль, а надо, чтобы в каждом сезоне было по две-три каких-то "бомбы", на которые попасть невозможно.

Расчитывают, видимо, на Андрея Житинкина, который поставил "Школу любви"…

Житинкин - это китчевый режиссер, он ничего не поставит, это китчевый режиссер, который между Серебренниковым и…

Только постарше…

Да. Нет, ну как расчитывать на Житинкина? Расчитывать надо, прежде всего, на драматургию, на идею, а не на режиссера, потому что "Школа любви", кто бы ни ставил, все равно это сенсацией не будет! Вот "Конец" - это был большой скандал, шум огромный был.

Вы пришли работать в театр после Андрея Алексеевича Попова, он наследник своего отца, его, насколько я знаю, все любили…

Нет, тут не совсем так. Андрей, как раз, очень страдал от того, что его никто не принимал в театре, как про это сейчас могут говорить, сейчас и про Алексея Дмитриевича Касаткина говорит: "Мы ученики, мы ученики"…

Ученики, но при этом не защитили…

Все это враньё абсолютное! А Андрей мне сам рассказывал: "Я, - говорит, - не могу работать в этом театре, потому что я еще мальчишкой бегал тут за кулисами, и меня каждый актер, каждый рабочий может послать на три буквы! Ну, я с ними вместе ходил по бабам, мы выпивали, мы хулиганили тут, и меня никто не принимает всерьез в этом театре, поэтому я работать здесь не могу, поэтому я ухожу". Он в очень сложных отношениях был и с коллективом, и с театрами…

…и с Министерством обороны.

С министерством поменьше, но министерство, естественно, не могло ему простить, что его все посылают на три буквы. Он не был хозяином в театре совершенно, и он это сам понимал. У нас с ним был болшой разговор, когда я приходил. Мне было интересно понять, что это за театр: с одной стороны такая легенда, а с другой, когда я пришел на премьеру Бурдонского и увидел 25 человек в зале, то было много непонятного, поэтому я с Андреем разговаривал очень откровенно, он мужик очень хороший был, он очень хорошо потом снимался у меня в "Солнечном ветре". После Андрея что было сложно? Ведь Алексей Дмитриевич был достаточно властный человек, и он театр держал, но после него они же все привыкли, что все они сами хозяева театра, и Андрей никак не мог их взять, и поэтому собрать всю эту компанию, заставить их работать - вот это было самое сложное!

Тут еще была одна сложная ситуация. Ведь Людмила Ивановна (Касаткина - прим. ред.) все время хотела, что главным режиссером стал ее муж (Сергей Колосов - прим. ред.), ученик Алексея Дмитриевича, поэтому она явно и яро возненавидела меня и все, что со мной связано. Мне Герчаков рассказывал, что она подходила к молодым актерам и спрашивала: "Ты с кем будешь: с Горяевым или с нами?". Поэтому вот это была сложная ситуация, а не то, что я пришел после Андрея.

Меня же четыре года не выбирали в партбюро, проваливали, думая, что провалят, и сразу меня снимут. И только уже на четвертый год они выбрали меня в партбюро.

Как за эти четыре года складывались отношения с Министерством обороны, была ли поддержка на начальном этапе, и дальше как они развивались?

С Министерством обороны никак, там ведь конкретные люди. Когда меня приглашали, почему я и пошел, там был прекрасный совершенно начальник отдела культуры Востоков, такой генерал, художник, эстет, абсолютно невоенный человек. Там очень хороший был культурный отдел. Ярцев Иван Дмитриевич - великолепный был человек. Интеллигентые люди, которые давали сто очков вперед Министреству культуры, потому что после общения с чиновниками Минкульта, я просто был очарован и Востоковым, и Ярцевым - это были очень умные, изящные люди, никак не проявляющие насилия, поэтому, собственно, я и пошел в этот театр. А потом, армия есть армия, Востокова убрали, Ярцева убрали, появились другие, там появился Аникович, которого называли "фанера милосская" - начальник отдела, и там уже было сложнее. Но опять былы все равно… среди военных есть интеллигентные, умные люди. Там был Георгий Васильевич Средин, очень хороший человек, который помогал мне делать то, что я хочу в театре (с ним после смерти была трагическая история, раскопали могилу и из гроба украли все его ордена!). Поэтому отношения складывались… с ними было гораздо проще работать, чем с Министерством культуры. Они меньше вмешивались, и в истории с "Концом", гитлеровским спектаклем, генералы пришли, посмотрели одну из генеральных репетиций, им очень это все понравилось, они все благословили, молодец, пожали руку мне, Шатрову, вот, наконец, событие в театре, они выпустили спектакль, а потом на вторую генеральную репетицию перед худсоветом пришли двое мужчин в серых костюмах, молча посмотрели спектакль, потом, когда я собрал худсовет - давайте выскажемся по спектаклю - один из них встал и сказал: "Вы знаете, мне кажется, что несколько предварительно высказываться по спектаклю, мы должны Вам сообщить, что мы снимаем "лит" с пьесы". Сейчас это непонятно, но "лит" - это цензурное разрешение пьесы. Если нет цензурного разрешения пьесы, то ее вообще нельзя не то, что ставить, ее даже читать нельзя, потому что это опасно. И вот с готового спектакля, значит, пришел и встал, сказав, что "мы снимаем "лит" с пьесы". "Конец" я заказывал Шатрову, но ее уже репетировали по всей России, и все репетиции остановили по всей России. И вот тут генералы оказались на высоте, потому что все-таки они пробили в результате, что только одному театру в стране, Театру Советской Армии, разрешили играть эту пьесу. Но ни одной рецензии в наших газетах, ни одной фотографии! Ну как Гитлера снимать? Хотя Вишняков, по-моему, блестяще играл! У меня было много рецензий в иностранных журналах, в испанских, итальянских, а в наших нет.

Но это был вызов - поставить в юбилейный год Победы спектакль не о том, как доблестный советский народ, справедливо, конечно, одержал победу над фашисткой Германией, а о последних днях существования ставки Гитлера…

Ну, мы ведь собственно не о Гитлере, мы ставили спектакль о природе тоталитарной власти…

Но это опасно было.

Опасно, конечно. И формулировка была, что пьеса, оказывается, имеет расширительное толкование. Что нам были в 1975 году Гитлер, война? Все было понятно. Нет, мы ставили, анализировали неизбежность краха тоталитарной власти, в том числе в нашей стране, вот так это кончается, культ личности, хотя все было документально написано Шатровым, вот ведь о чем был спектакль, а не о войне. Давно прошла война. Это была ведь задумана дилогия, просто мы не успели ее сделать. Была пьеса Бориса Васильева "Начало", т.е. она называлась по-другому - "Если завтра война", но я ее переиначил в "Начало". Должно было быть "Начало" и "Конец". "Начало" - это первые дни войны были, 1941 год, а "Конец" - конец войны. Но мы начали работать наоборот, потому что Васильев еще дописывал свою пьесу, мы поставили "Конец", "Конец" генералы пробили, и я уже начал репетировать Васильева, уже декорации были готовы, но когда меня позвали в ПУР: "Слушай, мы вот пробили тебя, ей Богу, давай не будем ставить "Начало", - я сказал: "Ладно, хорошо". Хотя было очень жаль, там Добржанская играла, там мог быть хороший спектакль.

Вы когда начинали работу, то всерьез надеялись, что Вам дадут закончить и выпустить спектакль?

Конечно, а как же иначе. Тем более, что так и было, мое непосредственное начальство, генералы, ПУР, они ее приняли абсолютно. Великолепные декорации Петя Белов сделал, музыка Гринблата, был мощный спектакль, очень мощный спектакль. Причем мы его сумели отделать, потому что после того, как эти дяди в сером, сказали, что "лит" снят, у нас примерно раз в десять дней приходила какая-нибудь комиссия смотреть спектакль, т.е. мы его играли довольно регулярно, между спектаклями были какие-то репетиция под видом того, что я что-то меняю, я отшлифовывал спектакль, он действительно был сделан очень изящно, очень точно, очень мощно. Где-то год нам его не выпускали.

Вот Федор Чеханков вспоминал, с какими мучениями выпускали спектакль.

Это, кстати, была его лучшая роль. Он очень точно играл Геббельса. Очень хорошо Вишняков играл Гитлера. Очень хотел играть Гитлера Зельдин, но поскольку играл Вишняков, то спектакль Владимир Михайлович не взлюбил всеми фибрами души и Вишнякова тоже, потому что он считал, что вот он должен играть Гитлера. Там много было смешных историй, очень много, внутри театра тоже. Кричали, что вот, после этого спектакля весь наш театр - Касаткина выступала - весь подход к театру испещрен свастиками, мальчики выходят из театра и рисуют свастики на всех стенах, вот к чему мы пришли.

Часть вторая, Часть третья

При подготовке интервью была использована фотография автора, сделанная 27 июля 2006 года в Санкт-Петербурге в доме у Ростислава Горяева.