"Я доволен прожитым"

Интервью к 85-летию Александра Петрова

Александр Алексеевич, Вы из многодетной крестьянской семьи, если не ошибаюсь?

Родился я в деревне. В Подмосковье есть такая деревня Короськово, это Михневский район раньше был. А потом мы переехали в Москву, отцу дали комнатку небольшую, и мы туда всей семьей из деревни переехали. Отец у меня работал на фабрике «Красный октябрь» кондитером, мама сначала была домохозяйка, потом пошла тоже работать, она у меня человек простой.

А страшно было переезжать из деревни в город, да еще столицу?

Я был мальчишкой, еще многого не понимал. Там, в деревне, я учился в четвертом классе, а сюда приехал, и меня посадили в третий. Я не понимал всех этих трудностей. Трудности заключались в аклиматизации. Надо было заводить друзей, надо было приспосабливаться к школе, к классу. Семья у нас была большая, шесть человек детей.

Кто кем стал?

Братья работали на заводе, кто токарем, кто слесарем. Из всей семьи я один такой «выродок» в артисты пошел, потому что мне всегда это нравилось. В школе в кружке не участвовал, но всегда с удовольствием смотрел, когда другие что-то показывали, представляли.

Вы в детстве ходили в авиационный кружок, чем он Вас привлекал?

Недалеко от школы был Дворец пионеров, и я очень любил этот Дворец. Я там поменял массу кружков: и авиационный, точнее он назывался «авиамодельный», и стрелковый, и в какие только кружки я не ходил… Мне очень нравилась атмосфера этого Дворца, и я с удовольствием туда ходил, правда, почему-то надолго ни в одном из кружков не задерживался.

Вы жили в Замоскворечье. Соседство с памятниками и музеями к чему-то обязывало?

Жил я рядом с Третьяковской галереей на Кадашевской набережной. Мальчишкой я этого не понимал, а, став взрослым, когда учился в институте, то это соседство меня очень радовало, и я гордился своим районом. Ходил часто в Третьяковскую галерею, это мне помогло и в институте, когда я учился. Потому что там был предмет такой «Изобразительное искусство», а поскольку я до этого уже много раз ходил в галерею, то мне было легче справляться с этим предметом.

Вы, как и отец, пошли работать на фабрику «Красный октябрь»?

Да. Я окончил семь классов, семья была большая, надо было зарабатывать деньги, и я пошел работать сначала на завод, кажется, «Красная звезда». Я там работал за станком. А потом, поскольку я занимался в драмкружке на «Красном октябре», то очень быстро перешел с этого завода на фабрику. Там был великолепный кружок! У нас был очень хороший руководитель, очень хорошие ребята подобрались. В этом кружке я сыграл Незнамова в «Без вины виноватые», старался, играл с удовольствием, и уже на фабрике меня знали, всегда ходили на спектакли с моим участием.

Кружок был большой?

Человек двенадцать-тринадцать.

А не помните, кто руководил кружком?

Фамилия руководителя была Уринов. Очень хороший руководитель был.

Кроме Незнамова кого еще играли в кружке?

Была такая пьеса, кажется, Шкваркина, ее названия сейчас уже не помню, где я играл молодого паренька, вот, пожалуй, и все, потом началась война.

Костюмы мастерили сами?

Какие-то мастерили сами, а какие-то брали напрокат в костюмерной, которая находилась там, где сейчас «Эрмитаж». Костюмы были очень хорошие, особенно тот, в котором я играл Незнамова.

Вы свои спектакли показывали только на «Красном октябре» или выезжали?

В основном да. Там был очень хороший клуб, сцена и закулисная часть очень хорошие были. Выезжали, но очень редко. Это не было правилом, а скорее исключением.

Возвращаясь непосредственно к самой фабрике «Красный октябрь», сладкое любили?

Да! Я сладкое вообще очень люблю, и там я, конечно, дорывался иногда. Было голодно, трудно. Поэтому, утром, когда я шел на фабрику, мама давала мне французскую булочку на обед, дома я не завтракал и почти что не обедал, и, приходя на фабрику, у нас там были такие жестяные банки из под какао «Золотой ярлык», клал туда карамель или шоколад, наливал кипятку и разводил эту массу, которой потом запивал булочку. Вот так вот и жил.

Где Вас застало известие о начале войны?

В это лето меня пригласили в пионерлагерь от фабрики вожатым. И вот там меня и застало сообщение о войне. Видимо, по молодости, я сразу не ощутил все горе, всю трагедию этого сообщения. Это уже пришло потом, когда я пошел на фронт. На фронт я пошел добровольно. Я тогда был комсомольцем, пришел в райком комсомола и говорю: «Хочу на фронт». Мне отвечают: «Да погоди ты, чего торопишься. Мальчишка ведь. Еще придут повестки, - Нет, я хочу сейчас, сию минуту». И в августе, как сейчас помню, тринадцатого числа, я пошел на фронт. Собрали нас у городского Дома пионеров, построили и повели в школу, где дали нам обмундирование. Потом на очень короткое время отправили на подготовку, на учение в город Шадринск в Сибири. Там я, по-моему, не полную зиму прозанимался. По специальности я связист, сначала работал на аппарате, а потом разматывал катушки, собирал, устанавливал связь между батальонами, между батальоном и полком. Так я провоевал всю войну и закончил ее в столице Австрии Вене. Был чудесный день весенний, солнце. Вена – очень красивый город, а тут после войны, после окопов, увидеть такой чудесный город и услышать весть о конце войны - было таким счастьем!

Вена была не единственным европейским городом, который Вы освобождали?

Прага, Будапешт, Белград, Румыния, Болгария, я прошел весь юг Европы.

Вы всю войну прослужили в одном 137-м полку связи им. Б.Хмельницкого?

Да. Сначала это был отдельный 49-й батальон связи, а потом батальон переименовали в полк, и войну закончил в 137-м нижнеднестровском ордена Богдана Хмельницого полку связи.

Что было самое тяжелое в восприятии войны?

Начало. Потом как-то привыкаешь. А сначала было не то, что страшно, а именно трудно. Я помню под Сталинградом холод, ветер, мороз ниже тридцати, а мы в обмотках, ботинках, телогрейке, ватных штанах и шинели, которая выручала во всех случаях жизни. А потом уже привыкаешь…

Когда поверили в победу?

Когда перешли границу. С начала мы воевали под Одессой, потом перешли границу и очутились на территории Румынии, в городе Галац. И вот с этих пор мы поверили, что скоро война кончится, что победа уже близка.

После войны Вы не сразу пошли в ГИТИС, сначала вновь был завод?

Поскольку я пошел на фронт рано, мальчишкой, то после войны меня не сразу демобилизовали, а еще год я прослужил в Одессе, на Одесском узле связи, где я несколько раз встречал Георгия Константиновича Жукова и устраивал ему переговоры. Демобилизовался я в 1946 году и пошел работать на 2-й шарикоподшипниковый завод на Шаболовке. Там я поработал совсем немножко. Проходя как-то мимо, я увидел, что в ГИТИСе проходят консультации для вновь поступающих. И я решил, отчего не заглянуть. Как раз консультации проводил Андрей Александрович Гончаров. Я ему прочитал отрывочек «Смерть Кочубея» из романа Аркадия Первенцева «Кочубей». Мне этот отрывок нравился, он был такой темпераментный. Гончарову это понравилось, и он спросил, подавал ли я уже заявление. Я ответил, что еще нет, на что Андрей Александрович тут же сказал, чтобы я немедленно его подал и готовился к экзаменам.

Как сдавали экзамены?

О, сдавал ужасно. Во-первых, я не окончил десятилетку. Во-вторых, я воевал, и все знания выветрились. И поэтому мне было очень и очень трудно сдавать, но тут мне помогли товарищи и Андрей Александрович Гончаров. Когда я сдавал экзамены, то был такой предмет «История СССР». Я сижу в ожидании, чтобы войти в аудиторию, и идет Гончаров. Он спрашивает: «Волнуешься?». Я ответил, что да, - «Ну, ничего-ничего, не волнуйся, ступай». Я захожу, стол, за столом сидит профессор и рядом молоденькая ассистенточка, а я напротив сажусь. Я беру билет и понимаю, что даже близко ничего не знаю. А тогда, когда я поступал, отмечали 800-летие Москвы, и везде были развешены плакаты: «Основатель Москвы Юрий Долгорукий». И вот профессор меня спрашивает: «Вот скоро мы будем отмечать юбилей Москвы, а кто основал Москву?». И у меня это выскочило из головы. Я сижу, лихорадочно вспоминаю, и вдруг эта девочка мне шепчет: «Юрий Долгорукий». Я понимаю, что если я слышу, то слышит и профессор, и мне было очень неудобно, стыдно, и я, потупив глаза, говорю: «Юрий Долгорукий». Тогда он попросил у меня зачетку. Сочинение писал смешно. Мы пришли в аудиторию, чтобы писать сочинение. Рядом со мной сидела позже великолепная актриса театра им. Ермоловой Соня Павлова. Дали темы, написали их на доске, а Соня только после десятилетки пришла и сидит-строчит. А я сижу, и ничего в голову не идет. Она спросила, почему ничего не пишу, я ответил, что ничего не знаю. Соня порылась в своих шпаргалках и достала сочинение, которое в школе писала. А там была тема «Женщина в произведениях русских писателей». Соня мне подсовывает сочинение на тему «Женщины в произведениях русских писателей». Думаю, какая разница, быстренько все переписал и получил троечку. Специальные экзамены давались мне легко.

А что читали на экзамене?

На первом туре читал Кочубея, а на заключительном туре Лобанов не стал спрашивать с меня прозу, а попросил прочитать какие-нибудь стихи. А у меня были великолепные стихи про гармониста: «Говорят, он бьет подковы, говорят, он нас потряс, много всякого такого и сякого говорят». Прочитал с удовольствием. И Лобанов сказал: «Все. Хватит. Спасибо». Так я был принят в ГИТИС.

Кроме Войницкого кого еще сыграли за время учебы?

Андрей Александрович Гончаров ставил «Свадьбу с приданым», где я играл председателя колхоза. В «Егоре Булычеве» играл лесничего. Председателем госкомиссии на экзамене была Клавдия Николаевна Еланская. Она посмотрела «Дядю Ваню», и вдруг на следующий день ко мне подходит Илья Яковлевич Судаков и приглашает меня в Минск. Я понял, что это с подачи Клавдии Николаевны. Ну, конечно в Минск не поехал, языка я не знал, и потом у меня уже семья была.

Часть вторая

При подготовке интервью была использована фотография музея ЦАТРА.