"Артист – профессия не линейная!" (Часть вторая)

Интервью к 50-летию со дня рождения Вадима Пожарского

Первые шаги

Не страшно ли было Вам в 1989 году идти в неизвестность, ведь театр «Игроки» был тогда полупрофессиональным, и перспективы его были весьма туманны.

Леонид Борисович Герчиков ставил у нас на курсе дипломный спектакль во ВГИК, поэтому мы с ним хорошо и плодотворно работали. Он меня убедил в том, что театр «Игроки» переходит на профессиональные рельсы. Помимо меня он пригласил еще несколько человек с нашего курса. Я посмотрел спектакли, которые на тот момент шли в театре, и они были замечательные. Кроме того, у меня не было московской прописки, что имело в те времена огромное значение. Поэтому, когда мне предложили работать в московском театре с хорошей зарплатой, я остался. У театра была очень большая гастрольная жизнь, мы поездили и по стране, и по миру. В Москве же играли на разных площадках, в том числе в ДК МЭИ, в Доме медика, хотя у театра было и свое небольшое здание.

Вы застали то время, когда театр начал работать по принципу антрепризы?

Да, застал, но в антрепризных спектаклях не участвовал за исключением того единственного раза, когда мы восстанавливали спектакль «Москва-2042».

А как Вы вообще относитесь к антрепризе?

Спектакль спектаклю рознь. Если продюсер, который ставит спектакль, понимает, что должен быть качественный продукт, а не ставит цель просто приехать, за три копейки повесить три тряпочки, отыграть халтуру, забрать деньги и уехать, если человек относится к этому серьезно, то почему нет? Не у всех в нашей стране есть возможность поехать в Москву, увидеть хороших артистов, поэтому надо ездить, показывать.

В 2008 году Вы вместе со своими бывшими коллегами по театру «Игроки» восстановили и сыграли спектакль «Полицейская сказка» С.Мрожека. Это была разовая акция? Не возникало мысли вновь собраться и сделать что-то вместе?

Это была разовая акция, посвященная ушедшему из жизни Леониду Герчикову. Теперь уже все занимаются своими делами. Повторить то, что было когда-то хорошо сделано, уже не удастся, поскольку были молодость, другой задор совершенно, а сейчас у всех семьи, машины, работа, сериалы.

Поздний приход в крупный репертуарный театр – это сознательный выбор или стечение обстоятельств?

Как я попал – это стечение обстоятельств. В период с 1996 по 2001 годы я активно озвучивал разные фильмы на DVD, было несколько телевизионных документальных проектов, в которых я выступал соавтором сценариев. Но я всегда хотел работать нормально и стабильно в хорошем театре. В ЦАТРА я попал я через своего друга, режиссера Акима Салбиева, который был знаком с режиссером Александром Бурдонским. Александр Васильевич где-то меня видел и спросил Акима, почему я не работаю в театре, после чего предложил прийти. Спустя неделю я пришел к Борису Морозову, принес видеокассеты со своими спектаклями, и он меня взял.

Мечты сбываются!

Как Вас приняли в коллективе, и быстро ли Вы нашли общий язык со старшим поколением артистов ЦАТРА?

Все нормально принимают, если относишься к людям так, как хочешь, чтобы относились к тебе. Это главное правило в жизни. Если хамить, то в ответ получишь хамство. А, если уважительно относиться к людям, которые прожили в этом театре огромную часть своей жизни, которыми можно только восхищаться и любить их, то и в коллективе тебя хорошо примут.

Помните ли Вы свои первые ощущения от выхода на Большую сцену ЦАТРА?

Нет, потому что все произошло очень быстро. Это была роль Дористео в спектакле «Изобретательная влюбленная». У меня не было времени задумываться и запоминать свои ощущения. У меня было ощущение, на котором я себя поймал, когда я понял, что сцена меня приняла. Это было на спектакле «Скупой», когда Валер в конце спектакля бросается через всю сцену к Гарпагону-Плотникову и говорит: «Умоляю Вас, не отнимайте у меня это сокровище. Сделайте доброе дело, отдайте ее мне». Я стою у одного портала, Борис Григорьевич – у другого. И тут я понял, что мне места мало для разбега – маловата сцена!

Кто Вас учил работать на этой особенной сцене и в чем ее секрет?

Сам понемногу ходил на репетиции, что-то подглядывал, слушал советы, разговаривал с актерами, своими ровесниками, которые уже давно трудятся в театре. Умение работать на Большой сцене ЦАТРА само приходит. Просто я знаю, что, однажды освоив сцену нашего театра, уже любая другая сцена кажется маленькой. Да и никакого большого секрета для работы на этой сцене нет. Да, ее надо немножко понимать, постепенно, не сразу. Понимать, что нельзя стоять и говорить спиной к зрителям, а уж, если ты встал спиной к зрителям, то говори так, чтобы тебя слышали, посылай звук себе в спину. Какие-то такие вещи, которые мне, например, уже кажутся естественными. Иногда надо поднимать руку, перед тем, как начинать говорить. Не специально, конечно, а находясь в образе. В спектакле «Человеке из Ламанчи» у моего героя есть фраза: «Я вижу, что защита на сцене Маэстро не удалась, посмотрим, как она удастся ему в жизни». Я всегда перед этим поднимаю руку, но она органична. Надо придумать оправдание этому. И даже, когда используются микрофоны, то все равно зритель должен видеть, кто говорит, поэтому приходится поднимать руку, или делать какое-то другое движение, чтобы на тебя обратили внимание.

Вы – один из создателей юбилейных капустников в ЦАТРА. Как возникла их идея, и откуда черпаете вдохновение, ведь каждый раз необходим индивидуальный подход?

Как таковой идеи особой не было. Когда я пришел в театр в 2001 году, тогда уже зашел разговор о создании музыкального спектакля «Севастопольский марш», но как-то вся эта история тянулась довольно долго, поэтому у нас с Андреем Егоровым родилась идея сделать капустник по мюзиклам. Тогда в Москве только начался бум мюзиклов. У нас были фонограммы из «Отверженных», «Призрака оперы», «Кошек». И вот мы сделали капустник минут на сорок в Большом зале, но только для «своих», и, к сожалению, не осталось ни одной видеозаписи. Потом, уже не помню в связи с каким юбилеем, возникла целая традиция. Все, кого мы поздравляем, индивидуальны. В.Зельдин - одна индивидуальность, А.Покровская – совершенно другая, Л.Чурсина – третья. У Леона Кукуляна день рождения 1 января, а поздравление написалось у меня 31 декабря, родилось само, потому что мы много лет на сцене вместе, я знаю его какие-то слабости, его сильные стороны.

Придаете ли Вы какое-то особое значение военно-шефской работе, в которой активно участвуете? Сложнее ли увлечь таких зрителей, чем тех, которые обычно приходят в ЦАТРА?

Я никогда от такой работы не отказываюсь. Я очень благодарен судьбе за то, что посмотрел такие места, которые простому смертному не увидеть при всем желании, как, например, космодром «Плесецк», куда так просто не пустят. Или атомный подводный ракетоносец посетить, походить, посмотреть, как живут матросы. Фантастическое впечатление осталось от крейсера «Петр Великий». А люди меньше избалованы зрелищем, они выполняют свою работу, они защищают Родину. Да, бывает, что солдатики приходят уставшие, но своим отношением, своими словами мы умеем их заинтересовать. Всегда ощущаем их внимание.

Какой самый интересный в репетиционном периоде Вы бы назвали в своей жизни спектакль, и был ли в Вашей жизни самый тяжелый в выпуске спектакль?

Сложно сказать, везде идет не так, как хотелось бы. Всегда может что-то не получаться. Самым интересным, пожалуй, было то, что по молодости искалось – «Скотный двор» или «Пеппи Длинныйчулок». Это было весело, смешно, задорно, все рождалось на ходу, все давалось практически легко. А сложнее всего выпускалась, наверное, «Арфа приветствия», но не по творческим, а скорее по моральным соображениям.

В спектакле «Одноклассники» Вы играете обездвиженного инвалида, который не реагирует на внешние раздражители, не может выразить свои чувства. В течение спектакля партнеры, наверняка, вызывают у Вас эмоции. Как удается сдерживать и не сбиться с пути своего героя?

А вот это надо сыграть! Шутка. Надо быть в том состоянии, в котором находится герой. Да, партнеры у меня очень хорошие, но я тоже, не плохой, надеюсь, что выдерживаю их какие-то излияния, исповеди. Такая роль.

Насколько трудно представить состояния своих героев, не пережив их самому?

Читать надо больше литературы хорошей, потому что все написано, все эмоции описаны, особенно у хороших авторов они описаны точно, и, имея хорошую фантазию, можно представить, как чувствует человек, что он чувствует, почему он это чувствует.

«Раскалывали» ли Вас на сцене коллеги? Или, может быть, Вы кого-то разыграли?

Я считаю, что специально создавать ситуацию, от которой все посмеются, это непрофессионально. Да, возникают неожиданные ситуации, которые вызывают совершенно естественную реакцию – смех. Допустим, в тех же «Одноклассниках» в сцене Светланы и Чермета происходит диалог: «Сейчас привезут твою дочь – Чью дочь? – Твою дочь. – А как же Павел? - Павел – час убавил». Идет спектакль, ничего не предвещает, и тут Чермет выдает: «А как же Павлик». На что актриса, совершенно не задумываясь, отвечает: «Час убавлик». И оба в покатуху на сцене. Зрители ничего не понимают, а я сижу, стиснув зубы и вою, потому что мне смеяться нельзя, поэтому приходиться иногда выть.

Учить и прививать

Вы играли в пьесах М.Горького, А.Островского, У.Шекспира, прозе В.Войновича. В чьей драматургии и прозе, такой разной, Вы себя комфортнее ощущаете?

Да я как-то не задумывался над этим вопросом. Они все разные авторы. Нельзя сказать «комфортно – не комфортно». Если хорошая инсценировка прозы, если режиссер видит интересные ходы в Островском, Шекспире, Чехове, то это привлекает. А что такое комфорт? Комфорт – это, когда удобно, можно развалиться с чашкой кофе в руке и ничего не делать. Классика отличается тем, что она всегда современна. Можно писать о XII веке, но в тоже время это будет звучать актуально и злободневно сегодня, как тот же самый «Царь Федор Иоаннович» А.Толстого.

Имея опыт игры в детстве в сказке «Двенадцать месяцев», скажите, проще или сложнее взрослому человеку играть для юной аудитории?

Это всегда интересно, потому что для ребенка надо всегда играть абсолютно верно и честно, ведь его не обманешь. Если ему станет скучно, то все – ты потерял зрителя. Надо заинтересовать. Артисты всегда остаются детьми. Иногда они бывают «сукиными детьми», но они все равно дети!

Осенью 2014 года в ЦАТРА на вечере, посвященном юбилею М.Лермонтова, Вы читали «Тамбовскую казначейшу». Это же произведение звучало из Ваших уст на экзамене по сценической речи во ВГИК. За прошедшие годы подход к поэме изменился?

Конечно. В силу возраста какие-то вещи начинаешь переосмысливать, глубже понимать, а о других начинаешь думать: неужели я такой идиот, что придавал этому значение.

Что цените в режиссере больше всего?

Увлеченность. Режиссер должен заразить актера своим видением того, что он хочет сделать, т.е. заставить его посмотреть на пьесу и роль своими глазами. А, если ему самому неинтересно, то он никого не увлечет, в т.ч. и зрителей. Поэтому увлеченность я считаю главным режиссерским качеством.

Вам близки, интересны те новые формы, которые в последние годы появились в театральном пространстве?

Смотря какие. Я свое время перечитал книжек, пересмотрел кино и спектаклей, поэтому меня удивить чем-то новым очень и очень сложно. Мне кажется, что это все попытки самовыражения, которые по большому счету не имеют отношения к искусству. Если зритель из зала уходит с «холодным носом» и с сухими глазам, неважно от смеха, или от сопереживания, то зачем такой спектакль нужен? Искусство же должно что-то вытягивать из человека, чему-то учить, не назидательно - прививать. Когда спектакль ставится только для того, чтобы про него написали в одной газете, потом в другой – там поругали, здесь похвалили – ну, на пару фестивалей съездит и все! А смысл?!

Как относитесь к мату на сцене и в кино?

Ненавижу. Считаю, что это дело беспомощных, потому что все можно сказать простым русским языком.

Должно ли тем или иным образом государство вмешиваться в работу художественного руководителя или режиссера фильма?

Я думал на эту тему. Не думаю, что должно быть вмешательство, просто, наверное, надо разумно подходить к грантам, выделяемым государством на создание фильма или спектакля. Мне приходилось сталкиваться с конкурсным отбором в тогда еще Госкино – это коррупционная система, откат на откате. Поэтому снимал кто что хочет. Главное – заплатить денег. Сейчас в Министерстве культуры немного поменялась ситуация. Мне кажется, надо внимательнее выбирать, с кем работать, что ставить и что снимать.

Насколько должен быть художник удален от власти? Ведь тому же Бондарчуку в итоге устроили обструкцию на пятом съезде кинематографистов как раз тогда, когда Вы учились у него, что, наверняка, и жизнь ему сократило, и на работе отразилось?

Каждый выбирает для себя сам. Кто-то совсем не занимается политикой, не вступает ни в какие сообщества, не подписывает никаких хартий, призывов и всего прочего. Кто-то сознательно туда идет. Причем те люди, которые устроили в свое время обструкцию Бондарчуку, Кулиджанову, Хуциеву, Ростоцкому, пришли во власть. И как только они попали во власть, они сразу же стали ее лучшими друзьями. И власть для них стала лучшей подругой.

Везде я учился жить

Вы семь лет проработали в одном коллективе, 14 лет – в другом. Не возникает ли усталость от пребывания в коллективе среди одних и тех же людей?

Ну, во-первых, люди с каждым годом появляются разные. В этом году в Театр Армии пришли семь человек. Мы не так часто встречаемся, собираемся вместе, не каждый день я в театре. Артист – профессия не линейная. Она позволяет заниматься озвучиванием, вести концерты. Каждый находит еще дополнительную нишу. Усталости нет.

Говорят, что среда обитания оставляет отпечаток на человеке. Вы родились в казахском Темиртау, жили в Н.Новгороде, Старом Осколе, последние тридцать лет обитаете в Москве. Как на Вас повлиял каждый из этих городов, какие привычки привил?

В Темиртау я прожил до 11 лет, там я впервые вышел на сцену. В Старом Осколе появились новые друзья, новые впечатления, ведь это был молодой город, только строился, присутствовала энергия молодости. Нижний Новгород – учеба, а Москва – это жизнь. Нет особых каких-то привычек, которые я получил там, а что-то получил здесь. Везде я учился жить.

Такая частая смена городов предполагает частую смену круга общения. Вы легко сходитесь с людьми?

Ну, последние тридцать лет, как Вы упомянули, я живу в Москве. Я живу по принципу «живи сам, дай жить другим». Если люди хотят со мной общаться, то я с ними общаюсь. Если же нет, то я не лезу в их дела, взаимоотношения. Общаюсь с теми людьми, с которыми мне приятно. А, если кто-то выпадает из круга общения, то значит мы не сошлись характерами, взглядами на жизнь.

Что Вы цените больше всего в людях?

Честность.

А чем дорожите больше всего?

На сегодняшний день я дорожу своими родителями, которые, слава Богу, живы, и дай им Бог, здоровья.

Чем предпочитаете заниматься в свободное время?

Валяться на диване.

Те, кто бывают на Вашем официальном сайте, либо имеют возможность посещать Вашу страницу в фейсбуке, читали Ваш очерк о поездке по Волге, который был не примитивно словесно-фотографическим отчетом, а рассказом с индивидуальным и ярким подходом к каждому месту, в котором Вы побывали. У Вас не было мысли взяться за перо?

Моя мама любила говорить, что лень родилась раньше меня. В той поездке совпало валяние на диване с желанием работать. А так, чтобы сидеть и писать – мне это скучно.

Чтобы Вы пожелали самому себе?

Побольше работы хорошей и разной. Я банальный и простой человек (смеется – прим. авт.).

Часть первая

При подготовке интервью была использована фотография из музея ЦАТРА.