Валентина Викторовна Панина, актриса театра и кино. Выпускница ВТУ им. Щепкина (1968 г., курс В.И.Коршунова). В 1968-1984 гг. служила в ЛГАТД им. А.С.Пушкина (Александринке). Ныне актриса театра им. Комиссаржевской.
У меня память эмоциональная. Я вот могу иногда не запомнить человека, но помню лицо. И помню ощущения от этого лица. Так вот, Славочку я вспоминаю, его это упорство, попытку углубления во все, чему мы учились, он обладал очень хорошим чувством юмора, но тут в училище был как шахтер, он свою шахту долбил. Я помню, когда он играл Раскольникова, то мы вообще все, в принципе, смотрели на эту историю погружения вплоть до опасности его перегрузки эмоциональной. Потому что материал безумно сложный для молодого человека, оканчивающего вуз, а это был дипломный спектакль. И он это делал не щадя себя, самозабвенно, углубленно, и это была чрезвычайно серьезная работа. При этом серьез и юмор… Я вспоминаю, что я вообще перед ним виновата - Славочка, прости меня, пожалуйста. Я помню, для нас был взят спектакль "Василиса Мелентьева" Островского, и я должна была играть Василису Мелентьеву, а он был назначен на Грозного. Но что произошло?… Он выходил и сразу пробовал такой характер, он еще очень интересный характерный артист. Потому что он по внешности Герой Героич. Вроде и красивый, и статный, эмоциональный, ну, все есть. Но в нем вдруг открылась такая бездна юмора, что я не могла с собой ничего сделать втечении нескольких репетиций. У меня начиналась истерика. Я начинала смеяться вплоть до неприличия. Это было невозможно ни сдержаться, ни репетировать. Потому что он не стал подбираться, он с самого начала как схватил этот странный, страшновато-комический характер, это был такой точный (и от этого смешно) образ, он не кривлялся, в него сразу что-то такое вселялось - это был отпад! Я загубила спектакль из-за его чувства юмора. Я сейчас только понимаю, что это была фантастика, и я виновата в том, что это не состоялось. Может быть, судьба иначе сложилась бы, была бы реализация еще в таком плане немыслимом, невозможном, что дало бы ему другое будущее. Словами это не объяснить, но осталось чувство полного восторга и невозможности быть отстраненной от этого.
Самое первое воспоминание - это когда мы делали этюды. Мы же все забавные такие были, смешные, каждый нелепый такой. Может, за собой это не особенно замечалось, но со стороны-то видилось. И вот такой увалень, такой серьезный, молодой, но очень пытающийся басить. Такой голос мягкий, низкий баритон "под Маяковского", забавный, молоденький совершенно, да мы все были молоды тогда. У нас такой какой-то детский сад был, только на горшки вместе не ходили. А поскольку жили в общежитии, и вот это абсолютное ощущение проведенного вместе детства и юности, тем более, что нас так любили наши педагоги, вот это ощущение такого ребячего восторга, что нас любят, ощущение такой поддержки, вообщем, видимо, это давало какие-то плоды свои тогда. Это было очень важно для нас, потому что большинство из нас приехало из провинциии, и ощутить себя в Москве как с родными людьми - это была очень серьезная вещь. Я вот думаю, что когда Славочка занимался со своими ребятами, то мне кажется, а он нежный такой человек и добрый, и мякгий, и мне кажется, что очень большую часть той любви, которая нам была дана нашими учителями, педагогами, я уверена, что он ее в себе сохранил и передавал, судя по тому, как он мне рассказывал.
Он постигал науку лбом об стенку, он это делал отчаянно, такой Ломоносов из Холмогор. Как-то постепенно он мужал у нас на глазах, из достаточно такого рыхловатого, высокого, но такого увальня немножечко, он от танцев, от фехтования, от того, что он воспитывал в себе какие-то качества, менялся структурировано, просто даже по строению скелета, он изменил себя сам. Славка бесконечный работяга!
Каких-то особых конфликтов на курсе я не помню. Если и были конфликты, то они уж со Славой, во всяком случае, никак не связаны. Как всегда на курсе случаются какие-то беды и люди открываются, но Славочка - нет, он просто очень серьезно, очень мужественно и абсолютно отреченно набирал.
В 1968 году четыре выпускника Щепкинского училища - Валентина Панина, Елена Вановская, Валерий Баринов и Вячеслав Дубров уезжают работать в Ленинград.
В Александринке так получилось, труппа была очень возрастная. И та молодежь, которая была, ее не хватало. Мы показывались курсом и приглянулись. Мы были очень разные и очень хорошо подходили по показу, по отрывкам, что мы можем делать. И тогда коллегия была режиссерская, и они решили, что две девчонки, и два парня нужны театру как свежая какая-то сила. Мы очень хорошо показались, так мне кажется, так нам говорили. Ребята сразу же так рванули вперед! Нам обещали всем роли, а я оказалась не так задействована, как ребята. Они сразу получили, и Валера Баринов, и Слава, и Леночка Вановская большие роли, а у меня как-то так сразу не шло. Но мы были воспитаны в таких коллективных мечтах о той студийности, которая создала "Современник", когда люди, не важно кто ты, но ты приобщен к какому-то интересному делу. И твое тщеславие, и честолюбие должно быть относительно твоей личной отдачи, а не относительно того, почему не я, а почему вот она. И я была за них безумно рада и счастлива и верила, что и мое время наступит, ну и потом оно тоже наступило. Они очень ярко выступили и у Горяева в "Болдинской осени", и в "Антигоне" у Алексидзе. Это доказывало еще правильность работы наших мастеров, которые давали интересный очень материал для дипломных спектаклей.
Понятие известности, успеха, признания и медиа-лица так относительны, что Славку в этом плане, вот эта верность его театру, она с одной стороны его лишила определенного какого-то взлета, какой случился у Валеры Баринова, который бил, уходил, взрывался, ломал двери, сжигал мосты, а Слава любил театр. Он любит театр, в принципе, как сущность. Вот это то, чему мне просто поклониться хочется. Это то, на чем вообще театр репертуарный выживает, когда существуют такие професиионалы в этом организме театральном! Как вот нести свой крест и верить, он просто, в этом смысле, достоин всякого уважения, как вот он сохранил эту любовь. Он продолжает быть верным, вот он верный такой в любви своей человек, верный этому театру своему - Театру Российской Армии, где не розами усыпан его путь. И я знаю как это сложно, в любом театре свои проблемы. Но он дорожит, он любит свою работу. Ему дорога каждая роль, независимо от ее величины. Мне так кажется, я так его воспринимаю, и это достойно большого уважения! Потому что это качество не очень частое у профессионалов. Потому что есть желание какое-то по верхам ходить, туда вот повыше, повыше, а неизвестно где истинная высота!
То, чем он занимается - это его прямое дело в жизни. Потому, что он и по душе, и по характеру, и по своей психофизике Актер Актерыч! Он подчинил всю свою жизнь этому. И я так поняла, что рядом с ним все тоже подчинено этому. Я вот у него была весной, и попала так, что я приехала в Москву и жутко заболела, простудилась, была температура, и мне надо было несколько часов подождать поезд, и я ему позвонила, просто, чтобы узнать, как и что, поскольку ощущение родственности такой, семейственности - оно остается. Он оказался дома, и они меня с Неллечкой, его женой, она врач еще, ему в этом смысле повезло - врач под боком, и они меня лечили всеми способами, и вообщем, я почувствовала такое тепло этого дома, и еще больше поняла целеустремленность Славы в этом плане. Он в пять часов, каждое утро идет в бассейн. Я это рассказываю своим знакомым, детям, это вызывает такое недоумение, до оцепенения просто. Он уникальный человек! Хотя у него прекрасная семья, ему просто повезло очень с его Неллечкой, у них все в порядке с ребятами, и сын, и внуки - это все чудесно. Я когда вышла на улицу, а он пошел меня провожать после того, как я больная просидела у них четыре часа, они меня там лечили, в том числе водочкой, и мы с ним как-то разминулись, короче говоря, я у подъезда ждала. Я пошла, видимо, с одной стороны, а он с другой, и я жду-жду, и потом я как-то издали смотрю и думаю: "Ой, опять какой-то молодой человек идет. Где же Слава?". И метров только с восьми я поняла, что это он, не потому что он был старый, когда я его вблизи увидела, а потому что он был такой стройный, такой легкий и вот так, как я ощущаю свой возраст, так я ощущаю Славу, а я ощущаю себя молодой, красивой, начинающей актрисой! Так я воспринимаю своего Славу!
Мне кажется, что все, что я говорю о Славе - это сугубо положительно. Я сужу не о его качествах, а моем ощущении этого человека. Я ощущаю его так положительно, что отрицательное осталось, видимо, на долю Нелли, сына, некоторых его коллег по театру. Наверняка, он не сахар, и не масло масленое, и он, наверное, и зануда, и в чем-то сложен, также как мы все не идеальны. Мы встречались частенько, когда каждый год 8 сентября приезжали в Москву к Коршунову. Мы это хранили как зиницу ока, это был наш алтарь, это сохранение вообще нашей принадлежности к тому, из-за чего мы пошли в театр, этой нашей общей любви к театру, к искусству, к смыслу вот этому большому. И жизнь эта метала нас, раздирала нас, мы пытались сохранить это внутри как птицу в клетке. И мне безумно дорого, что не смотря ни на что, ни на какие наши разные ступени, которые мы проходим в жизни, он столичный, я провинциалка, Валерка "летает в звездах", но есть вещи ценные навечно. Про Славочку своего любимого и дорогого я ощущаю родственность нашу, которая как вот началась там, воспитывалась в нас и сохранялась нами. Вот это чувство дает мне то тепло и не разрывает меня с моей юностью!
copyright ©
2005-2007 Александра Авдеева
