"Я не боюсь оказаться учеником!" (Часть вторая)

Интервью к 60-летию со дня рождения Александра Дика

Обогатила ли Вас как артиста работа в спектаклях с такими корифеями МХАТ, как А.Степанова, М.Прудкин, П.Массальский, Е.Евстигнеев?

Да, я всегда вспоминаю их. Я вообще думаю, какое счастье, что в моей жизни был Художественный театр, что она так сложилась, что я застал и играл довольно много и в разных пьесах с Яншиным, Грибовым, Массальским, Степановой, Тарасовой, смотрел на них как на небожителей, учился у них. Они были совершенно разными людьми, совсем не таким благостными, добродетельными, со всеми своими достоинствами и недостатками, но они были очень крупными художниками, личностями, при этом они всегда в работе были абсолютными детьми, что меня поражало, они всегда учились, они всегда имели уши и глаза, которые слышали и видели каким-то внутренним слухом и внутренним зрением. Я их всегда помню, всегда вспоминаю. Евстигнеев – это уже следующее поколение, с ним я играл в спектакле «Горячее сердце», а также в венгерском спектакле «Кино». Он, конечно, выдающийся артист, артист, умеющий сочетать на такой тонкой грани какой-то свой, только ему подвластный, юмор с человеческой судьбой, сочетать бурлеск с подлинным мхатовским существованием.

Е.Евстигнеев был учеником П.В.Массальского. Как-то чувствовалось, что работают учитель и ученик?

Нет, я этого не видел. Евстигнеев пришел во МХАТ совершенно взрослым, сложившимся замечательным артистом, а Павел Владимирович в это время был уже натурой почти уходящей. Они общались, насколько я помню, но никогда никакой такой душевной близости не было. Время изменилось. Они жили в совершенно разных измерениях. Внешнее уважение, почитание, признание, но, как мне кажется, не больше.

Вашим Мортимером двигала исключительно любовь к женщине Марии Стюарт в одноименном спектакле по пьесе Ф.Шиллера, или же он видел в ней хозяйку трона?

Нет, мне кажется, изначально там была любовь к идее. Некое миссионерство. Человек себе это внушил, человек себя этим зарядил, в это русло себя направил, а подогревало эту миссию, конечно, страсть.

Сколь трудно было играть двуличие Мортимера?

Трудно было. Мне вообще в этой роли режиссурой было мало уделено внимания, потому что это был ввод, хотя и не краткосрочный. Но мне пришлось чего-то додумывать, дозревать и выстраивать самому, поскольку я тоже довольно долго играл Мортимера: начал его играть молодым, в 22 года, а закончил, по-моему, в 36 лет. Эта роль претерпевала какие-то свои ступени, и, мне кажется, что последние годы я играл его верно по ощущению. Я пытался играть его крупным человеком, ярким, страстным, пусть ошибающимся, пусть в чем-то страсть затмевала рассудок, но все равно, человека с мощным интеллектом и очень живой такой человеческой природой.

Насколько сильно с моральной и творческой точки зрения на Вас повлиял раздел МХАТ, и можно ли было его вообще избежать?

Я думаю, что раздела избежать можно было, и там было очень, на мой взгляд, много несправедливого, неверного, но поскольку Ефремов был по натуре своей абсолютный экстремист и революционер, его это подогревало, ему казалось, что что-то изменится. Хотя через два года все те, с кем он ушел в свой театр, который он задумал, они все практически от него ушли, и ему пришлось начинать все заново. В этом смысле судьба его, если можно так сказать, немножко наказала. Мне кажется, что делить театр не надо было. Все равно театр всегда определяет режиссерская личность, а поскольку Ефремов по натуре своей лидер и очень крупный художник, режиссер, человек, гражданин, это у него совершенно нельзя отнять, это то, из чего он создан, то, конечно, ему казалось, что, если он этот шаг решающий сделает, то что-то кардинально изменится. Не изменилось, к сожалению. Жизнь показала, что не вышло. То ли каждому человеку отпущен определенный свой заряд энергии, пытливости, анализа, то ли Ефремов к этому времени был уже не здоров и внутренне как-то себя исчерпал, потому что прожил большую, трудную жизнь, то ли у него не было физических и душевных сил. Не знаю, не мне судить. Но этот его эксперимент не дал того реального ощутимого результата, на который Ефремов надеялся. Мне кажется, это абсолютно очевидно.

Сейчас Вы играете Герцога в спектакле «Много шума из ничего» в очередь со своим однокурсником Виталием Стремовским. Существует ли какое-то между вами соперничество?

Да Боже упаси. Виталий Стремовский работает в ЦАТРА много лет в отличие от меня. Виталий стал играть роль Герцога раньше меня. Нет, у нас с ним нет никакого соперничества, потому что я с этим человеком дружил и нахожусь в прекрасных отношениях сегодня. Я его ценю, люблю, он для меня что-то в жизни значит, поэтому какое соперничество?! Мы разные абсолютно. Наоборот, мне даже приятно, когда я смотрю на него, я вспоминаю свою молодость. Он – одаренный, прекрасный, замечательный парень.

У меня к Вам такой же вопрос, какой я задавала в свое время Виталию Стремовскому, который, как и вы, не раз встречался в работе с пьесами У.Шекспира. Подписались бы под фразой «Шекспир – наше все», имея в виду весь мир, если да, то почему?

Нет, хотя Шекспир – объемный, многопластовый писатель. Помимо «Много шума из ничего» в ЦАТРА, я играл Малькольма в «Макбете» во МХАТ. Мне он нравится сам по себе, поскольку в нем царят большие человеческие страсти рядом с какими-то живыми человеческими проявлениями, все это в людях у него уживается, и все имеет под собой какую-то основу, но так, чтобы сказать «Шекспир – наше все»… Не знаю, может быть, если бы я когда-нибудь играл Кориолана, например, то, может быть, я глубже в это дело влез, и во мне это открыло бы какие-то свои горизонты. А так – нет.

Чем Вам запомнилась работа с Петром Фоменко над телеспектаклем «Метель»?

Я всегда вспоминаю эту работу, хотя у меня там был эпизод, я играл Дравина. Эта работа с Петром Наумовичем маленькая, но я ее очень ценю. Помню, как он со мной репетировал. Совершенно прекрасная страничка моей театральной юности. Хочу, чтобы он был здоров. Я хожу в его театр, смотрю его спектакли, вот был недавно на «Трех сестрах», «Бесприданнице». Я его почитаю очень высоко и не знаю даже, кого поставить с ним рядом, по-моему, в настоящий момент особенно не кого.

Недавний юбиляр Виктор Иванович Коршунов сказал: «Работа над ролью приносит страдания и мучения, а результат – получится или не получится – неизвестен». Вы согласны с ним?

Согласен. Я все ждал, когда настанет тот момент, когда я возьму роль, и по истечении какого-то времени в репетиционном процессе я буду знать, что с ней делать, мне вдруг будут открываться эти горизонты. К сожалению, так бывают очень редко. Все равно, когда ты берешь серьезную новую роль, ты опять становишься учеником, все начинается сначала, как будто не было прежних прошлых ролей, прежней прожитой жизни, удач и неудач. У меня только один раз в жизни было, когда во МХАТ я взял роль, и мне вдруг показалось, что я все в ней понимаю. Это была роль Райского в «Обрыве» И.А.Гончарова. Вот там для меня работа была легкой, увлекательной, она просто из меня выходила какими-то своими откровениями, которые моей природе были понятны, мне ничего не надо было придумывать, мне надо было только растормошить себя. Но это бывает редко. Я почему-то подумал, что после Райского я во всеоружии, мне теперь всегда будет легко. Нет, так не выходит. Вот я сегодня (разговор состоялся 27.11.2009 г.) играю после полугодового перерыва Лыняева в спектакле по пьесе А.Островского «Волки и овцы», играю эту роль второй сезон. И сейчас я занимался вот перед спектаклем, смотрел, думал, что-то для себя выверял-проверял, и все равно волнуюсь, как будто я мальчик, как будто я не сорок лет на сцене.

Что Вы ждете от режиссера, приступая к работе над спектаклем?

Мне всегда хочется, чтобы режиссер на два-три шага шел впереди меня, чтобы он был умнее меня, чтобы он был уже в замысле и истории оснащеннее меня. Я никогда не боюсь оказаться в его руках учеником, если это хороший, грамотный, серьезный, профессиональный, умный человек.

Вам ближе характерные роли или герои?

Все роли характерные. Героев нет. Глумов, Барон – абсолютно характерные роли. Вот любую взять роль, Тузенбах разве не характерная роль? Тоже характерная роль. Поскольку герои – это люди, наделенные различными чертами характера, то они все имеют свои оттенки, составляющие суть этого человека. Так что это вопрос очень определенный. Нет нехарактерных ролей. Это значит что-то очень неверно в режиссуре или артист что-то не понимает, если он считает: «Я играю героя». А куда деть всю человеческую природу? Куда ее направить? Как ею заразить людей, сидящих в зале, если нет характера, если нет многогранности.

Поскольку Вы много играли в антрепризе, скажите, какова ее роль в современной театральной жизни?

Время таково, что оно требует антрепризу, и зритель это любит. Наверное, антреприза – это в большинстве своем поверхностный театр, у которого нет времени углубляться всерьез, но бывает хорошая антреприза. Раз имеет потребность в ней зритель, значит, для чего-то она нужна. Надо только и в ней относиться к этому честно, серьезно, добросовестно, думая, анализируя, рассуждая, пытаясь, тогда и результат будет, наверное, приличный.

Что отличало Вашего Барона в спектакле МХАТ «На дне» М.Горького от Барона в спектакле на сцене ЦАТРА?

Во МХАТ у меня был юный человек, Барону ведь 33 года у Горького, я примерно в эти годы и играл. И мне было очень важно, что внутренне этот человек живой, что он еще умеет страдать, еще умеет анализировать, еще умеет плакать, у него еще живая природа, она не умерла. А Барона в ЦАТРА я играл почти через двадцать лет, он был более умудренный, более спокойный, более разуверившийся человек, который понимал, что все проиграно, что пути назад нет. А тот, мхатовский, думал, что нет, путь есть, только нужно собрать себя из последних сил и вырваться. Разное представление о мире и о себе.

В антрепризном спектакле театра им. Л.Варпаховского «Волки и овцы» Вы играли Беркутова, а сейчас в ЦАТРА играете Лыняева. С какими чувствами Вы второй раз подошли к этой пьесе А.Островского?

Мне казалось, что Лыняев совсем не в моих данных, потому что есть штамп, как играть Лыняева – толстый, пожилой, ленивый, очень себя любящий, боящийся что-то изменить в своей жизни. А мне кажется, я играю совсем другого человека – человека еще в достаточной степени не старого, умного, энергичного, очень активного, и социально пытающегося как-то влиять на процессы, которые происходят, скажем, в его городке. Беркутов был для меня очень занятной персоной, острым, умным, холодным, расчетливым и очень, безусловно, обаятельным. Они, конечно, совсем разные, но все равно, люди есть люди, и в людях сколько различий, столько есть и общего. Мне близко, если человек способен быть влюбленным, а Лыняев на это способен, в отличие от Беркутова, Лыняев обладает наивностью, какой-то детскостью, каким-то озорством, в нем много замечательного, и он мне очень интересен.

У людей, которые не очень часто ходят в театр, Вы ассоциируетесь с фильмом «Опасный поворот», где Вы играли совсем молодым человеком в блестящем актерском составе и режиссуре В.Басова. Как Вы работали над фильмом, как пытались соответствовать тому ансамблю, который создавал «Опасный поворот»?

Пытался как-то соответствовать. Там были очень хорошие артисты: и Р.Нифонтова, и Ю.Яковлев, и А.Шуранова, и Валя Титова, и сам Владимир Павлович Басов. Работали, разбирали, они ко мне были так добры, сердечны. Я вспоминаю это время с нежностью. Хотя, я недавно посмотрел минут двадцать из фильма, и мне показалось, что очень затянуты ритмы, что уже сегодня так нельзя существовать, что нужно быстрее соображать, нужно думать, нужно быть внутренне мобильнее, подвижнее. Но тогда это было внове, четырьмя камерами снималось, был интересен процесс. И потом, конечно, очень занятен был сам Басов. А Яковлев и Нифонтова мне тогда казались очень зрелыми людьми, но им всем было по 43-44 года, я сейчас гораздо старше их. Мы иногда, раз в пятнадцать лет, с Юрием Васильевичем Яковлевым встречаемся где-нибудь на радио и как-то с симпатией вспоминаем это время. Ничего просто так не бывает, для чего-то и это было нужно.

От Ваших коллег знаю, что Вы посещаете все премьеры…

Стараюсь ходить, не так часто, поскольку времени мало, но все равно хожу по театрам, мне интересно.

Вас удовлетворяет нынешнее состояние театра?

По-разному. К П.Фоменко хожу, так очень интересно, к Марку Захарову хожу, тоже бывает очень интересно. Мне интересно даже в Малом театре, может быть, он традиционный и не обладает какими-то острыми психологическими приемами, технологиями, но я смотрел там замечательный спектакль «Дети солнца» М.Горького, поставленный совсем недавно А.Шапиро, очень хороший спектакль, очень хороший актерский ансамбль, очень живая пьеса вдруг оказалась в умных руках. Потому что она мне всегда казалось очень литературной, а здесь просто какие-то живые люди, замечательное столкновение людей, замечательный Витя Низовой, играющий Чепурного. Я хожу по театрам, мне интересно. В театр А.Джигарханяна хожу, много интересного у него видел, в «Эрмитаж» к М.Левитину, в «Новую оперу», в музыкальные театры, реже сейчас бываю в «Современнике». В РАМТ недавно смотрел спектакль «Берег утопии». Стараюсь ходить, когда время позволяет. Я считаю, что артист должен не из телевизора брать информацию, все-таки очень важно живое, непосредственное общение с театром.

А какие-то сильные впечатления от кино и телевидения последнее время у Вас были?

Да. Недавно смотрел замечательную французскую картину, она мне показалась очень интересной, я даже застыл у экрана. Еще смотрел очень хороший фильм с Кевином Костнером. Я смотрю в основном канал «TV1000», где идут зарубежные фильмы, канал «Парк развлечений», недавно видел в программе «Интервью в актерской студии» Ванессу Редгрейв, а сегодня Джеф Бриджес рассказывал о своей жизни. Очень интересно. Художник, если он себя считает хоть в какой-то мере художником, должен обязательно чем-то себя питать, что-то видеть, смотреть, думать, сопоставлять, анализировать, это дает какую-то жизнь душе.

Что Вы ждете от Театра Российской Армии в своей судьбе?

Ну, вот я жду новой работы, если она будет. Я уже не хочу играть чтобы там ни было, я хочу играть что-то, чтобы меня внутренне очень задевало. Хотя, надо сказать, жизнь была ко мне милостива, практически никогда в моей жизни не было того, что мне не было близко, а я играл это. Все равно существовало какое-то совпадение. Сейчас я привык к этому театру, я его люблю, я им дорожу. Я когда-то играл в Театре им. Леси Украинки с замечательной русской артисткой Анной Варпаховской спектакль «Семейный ужин» М.Камолетти, и на служебном входе театра висел плакат, я почему-то его запомнил: «Артист обязан любить театр, в котором он работает, даже, если театр не достоин его любви». Сказал это выдающийся советский режиссер Андрей Лобанов. Вот так.

Часть первая

При подготовке интервью была использована фотография из музея ЦАТРА.