Интервью Ростислава Аркадьевича Горяева (Часть вторая)

главный режиссер Театра Армии с 1974 по 1979 годы

Почему все-таки не состоялась "Ромео и Джульетта"?

Мы застряли с "Концом", и пока не разрешилась ситуация с "Концом", так сказать, бессмысленно было делать что-то другое. Уже были первые какие-то репетиции, тексты. Специально перевод сделала Полина Мелкова, очень хороший перевод, потому что пастернаковский перевод блестящий, но он все-таки такой изящно пастернаковский, а Шекспир грубее, мощнее.

А Щепкина-Куперник перевода не делала?

Нет, не делала. Есть перевод Лозинского, но классическим считается перевод Пастернака. Но он не очень точен. И Полина Мелкова совершенно бесплатно сделала очень хороший перевод "Ромео и Джульетты". Мы начали репетировать немножко, а потом началась вся эта заваруха с "Концом", и после "Конца" надо было делать что-то другое, поэтому возник "Мы, русский народ", и поэтому замысел с "Ромео и Джульетта" увял. Генералы, после того, как они попотели и похудели в битвах за "Конец", они просто просили меня, не запрещали, но просили меня как-то отложить немножко Шекспира. Потом, корифеи мои все время стонали, что я не работаю с ними, поэтому Горину была заказана "Комическая фантазия…"…

…затем "Расстояние в 30 дней"

Но это не я ставил, я вынужден был вмешаться в это дело, я переставлял, потому что молодой режиссер ставил и заваливал спектакль абсолютно, я очень не люблю влезать в чужие спектакли, но тут пришлось переставлять.

… "Дело жизни" совместно с Борисом Морозовым

Да, это была такая публицистическая пьеса, довольно острая, про армию. Поэтому все время откладывалась "Ромео и Джульетта". Рано или поздно я бы поставил этот спектакль, если бы не ушел из театра. Но как-то они меня достали все настолько, что когда какой-то этап прошел, когда меня выбрали в партбюро, все наладилось, мне вдруг стало неинтересно, битвы закончились, а тут возник кинофильм "Солнечный ветер", и я, поругавшись уже в новыми генералами, подал заявление.

Валерий Баринов рассказывал, что у Вас была еще идея поставить "Макбета"?

Да. Тут я хотел Баринова с Касаткиной свести. Я думаю, что на Малой сцене это мог быть очень интересный спектакль.

А почему на Малой, а не на Большой, это ведь не камерный спектакль?

Нет, там история достаточно камерная все-таки, достаточно психологичная, ее, конечно, на Малой сцене надо было ставить, но там ведь Людмила Ивановна сказала, что она не может играть женщину, которая убивает своих детей, что, вообще-то, она, конечно, Шекспира хочет сыграть, она уже играла Шекспира, и она бы сыграла его, но если мы вымараем все монологи, которые связаны с кровью. Я сказал: "Хорошо, но это Вы сыграете с другим режиссером". На этом этапе все и закончилось, но мне кажется, что это могло быть очень мощно. Касаткина - леди Макбет… Она бы играла положительную героиню, она не может не играть положительную, и это было бы очень жестко и мощно, и Баринов молодой мог очень хорошо Макбета сыграть.

То есть, вобщем, один Ромео и один Макбет не состоялись.

Да, Шекспир в этом театре не получился у меня, к сожалению. Я даже о "Макбете" жалею, может быть, больше, чем о "Ромео". А потом еще одним из поводов моего ухода был, когда мне вот эти новые генералы, я хотел ставить "Войну и мир", они предложили воздержаться. Но, если уже предлагают воздержаться от "Войны и мира", от Толстого, то естественно на этом кончились мои отношения с театром. Они полгода мне не подписывали заявления.

Вы, когда были главным режиссером Театра Армии, проводили такую политику, при которой два спектакля поставил Левитин, Фоменко ставил, Унгуряну пришел, и потом после Вас еще ставил…

…Мотыль ставил

… Мотыль поставил "Лес"

Ну, я считаю, что это нормально. Я с Гогой (Георгий Товстоногов - прим. ред.) разговаривал, уговаривал его, он должен был ставить. Он никак не мог выбрать пьесу, ему очень нравилась идея этой большой сцены, ему хотелось ее "оседлать", потому что уже БДТ ему маленькая, но вот он никак не мог выбрать материал, пьесы. Но я думаю, что он бы поставил, я думаю, что это правильно, что должны ставить хорошие режиссеры, лучшие режиссеры - тогда это были Фоменко, Левитин, Мотыль после своего "Белого солнца пустыни", Унгуряну. Это было правильно, по-моему, абсолютно. Это была моя творческая программа, мне было интересно. Но это были разовые акции, он не были штатными режиссерами, вот Ион Унгуряну хотел быть штатным режиисером, я его взял в штат, он же ставил "Святую святых" как приглашенный режиссер, потом он уже без меня ставил, по-моему, "Макбета" поставил. Но дальше у него не получилось, потому что "Святая святых" - это было очень хорошо, а дальше он не выдержал прессинга театра. Там вообще приглашенному режисеру легче работать, чем штатному, потому что он ничем не связан.

Весь первый период работы Бориса Морозова в Театре Армии пришелся на Вас. Можете оценить его ставноление как режиссера?

Вы знаете, он очень способный человек, но мне кажется, что Боре (Борис Морозов, с 1995 г. по н/в главный режиссер ЦАТРА - прим. ред.)мешает излишняя толерантность, дипломатичность. Вот он не хозяин, понимаете? Вот его заставишь, скажем, вести "Учителя танцев", он сделает это добросовестно, профессионально, но вот самому повернуть… он не хозяин. Вот я с ним вместе ставил спектакль "Дело жизни", он очень хорошо делал то, что я его просил. Я занимался очень много кино, и очень много репетиций он просто вел сам, без меня, и вел очень хорошо, профессионально, толково. Но все-таки я убежден, что в театре должен быть хозяин, должна быть платформа эстетическая, программа.

Но это как главного режиссера, а просто режиссера?

Любой режиссер он же хозяин своему спектаклю. Он не может ставить, как хочет, например, Людмила Ивановна, вымарав монологи из Шекспира. Вот Боря бы пошел на это для того, чтобы Людмила Ивановна сыграла. Все равно хозяин, все равно должна быть концепция, жесткая рука, единая конструкция. Вот этого, мне кажется, Борису не хватает явно, он все время хочет быть со всеми хорошим.

Как Вы считаете, те несколько спектаклей, которые он за те годы поставил, они удались ему?

Они были профессиональны. "Ковалева из провинции" Дворецкого был очень приличный спектакль. Он профессиональный человек, абсолютно профессиональный. Я не знаю, как он сейчас работает. Но ему не хватает человеческой энергетики. Режиссер особенно не должен стараться всем понравиться, он должен делать свое дело, а уж понравится, не понравится, это дело десятое. Он должен делать свой спектакль, делать свое дело, а когда начинается история хороших отношений, то на этом дело теряется. И может ему не хватает своей программы режиссерской, уже творческой, т.е. не ремесла, ремеслом он владеет блестяще, молодец, он хорошо это делает.

Три ученика Попова: Анатолий Васильев, Иосиф Райхельгауз и Борис Морозов. Все после окончания учебы вышли в какое-то свое плавание, потом соединились с Поповым, потом опять у каждого своя судьба, и вобщем все трое стали большими режиссерами. Два с собственными театрами, которые создавали, ну и Морозов. Вот Васильев и Райхельгауз создали театры и работают там, а Морозов всегда приходил, и не везде у него складывалось, почему?

Может быть, у него нет своего понимания театра, все-таки худрук, главный режиссер должен иметь свое видение того, чтобы он хотел сделать в этом театре. Скажем и у Райхельгауза, и у Толи Васильева, там можно восхищаться или недоумевать, но у каждого из них есть своя программа, они очень непохожи друг на друга. А Боря, он такой среднестатистический режиссер, он владеет ремеслом, он владеет профессией, но лица своего как, скажем, у Толи Васильева, или у того же Райхельгауза, которое ни с чем не спутаешь, нет. Вот Борису Афанасьевичу, может быть, этого не хватает, а, может быть, мешает его толерантность, его хороший характер, его нежелание портить отношения, невозможность там надовить, подавить кого-то, кого-то выгнать, если надо, например, ни Дуброва, а Зельдина или Касаткину, скажем, поставить на место Касаткину - это для него невозможно. А в театре, особенно в таком, как Театр Армии, если это невозможно, то нет театра, мне кажется.

Часть первая, Часть третья

При подготовке интервью была использована фотография автора, сделанная 27 июля 2006 года в Санкт-Петербурге дома у Ростислава Горяева.